Кесри сошел с дороги, свернув к останкам береговой батареи. На всех поверженных бастионах Чуенпи и в форте Тайкока по другую сторону пролива, где состоялась такая же атака английского десанта, уже развевались британские флаги.
Сквозь пролом в стене Кесри прошел к ближнему бастиону. И здесь были зримые следы бойни: груды трупов, воронки от ядер, мертвецы, придавленные камнями вдребезги разнесенных парапетов, кровавые брызги на побеленных стенах, облепленных кусками ткани, костей и мозгов, медленно стекавших, точно желток разбитого яйца.
Одежда почти всех мертвецов была прожжена вспыхнувшим порохом. Нетрудно вообразить ужас бойцов, когда один за другим они занимались пламенем.
Кое-где на огневых позициях уже трудились английские пехотинцы и артиллеристы, усердно приводя в негодность трофейные орудия — вколачивали шипы в запальные отверстия, разламывали вертлюги. Среди них Кесри узнал одного морпеха, завсегдатая борцовской арены на Ша Чау.
— Орудия-то прям на загляденье, — сказал солдат, оглаживая сияющий медный ствол большой восьмифунтовой пушки. — Надо отдать должное китаезам, учатся они быстро. Тут есть точные копии наших длинноствольных пушек, даже тридцатидвухфунтовых, и все новехонькие. Слава богу, косоглазые не успели их освоить. Во, глянь. — Пехотинец пнул деревянную колоду, подпиравшую ствол пушки. — Не сообразили убрать, чтоб опустить ствол, потому и били с перелетом.
В углу бастиона над кучей трупов висела тряпка с надписью, накорябанной по-английски.
— Что там сказано? — спросил Кесри.
Ухмыльнувшись, пехотинец ладонью отер взмокший лоб.
— Да это один наш сержант постарался. Там написано: «Вот он, путь к славе».
Кесри развернулся и пошел прочь. Обогнув выступающий угол стены, он очутился в темном узком ходе, соединявшем позиции. Когда глаза обвыклись с сумраком, в конце прохода Кесри вдруг увидел китайца, в котором по высокой шапке с плюмажем и сапогам распознал офицера. Он явно был ранен — в кирасе, прикрывавшей его грудь, виднелась пробоина, откуда сочилась кровь.
Увидев Кесри, китаец схватил тяжелый двуручный меч, вся его поза говорила о том, что он собирает силы для последнего броска.
Кесри воткнул свою саблю в землю и поднял руки, показывая, что они пусты.
— Сдавайся! — крикнул он. — Я тебя не трону!..
Кесри знал, что все это зря. Взгляд китайца говорил: если б даже он понял обращенные к нему слова, то предпочел бы смерть плену. Так и вышло. Раненый метнулся к Кесри, словно умоляя прикончить его, и просьба эта была исполнена.
Выдернув окровавленный клинок, Кесри заглянул в немигающие глаза убитого, в которых еще доли секунды теплилась жизнь. Такой взгляд он уже видел, когда воевал в Аракане и горах Восточной Индии, так смотрели те, кто сражался за свою землю, свой дом, свою семью, свои обычаи и за все, что дорого их сердцу.
Сейчас он вновь видел этот взгляд, и его ожгла мысль, что за всю свою службу он не изведал войны, какую, скажем, познал его отец в битве при Асаи, войны за свое родное, за нечто, связующее тебя с предками и пращурами, ушедшими в тьму времен.
Окутанный неизъяснимой печалью, Кесри опустился на колени и закрыл глаза мертвецу.
Канонада, даже смягченная расстоянием, на Гонконге слышалась столь грозной, что садовники решили воздержаться от работы. В питомнике Полетт все утро трудилась одна, стараясь отвлечься делом — поливом, обрезкой, копкой, однако отдаленное буханье не давало покоя.
За год Полетт свыклась с внезапными всплесками далекой ружейной или орудийной стрельбы, но сегодня она казалась иной. Мало того, что канонада длилась слишком долго, в ней была этакая зловещая безжалостность, выбивавшая из привычной колеи. Трудно было не думать о смерти и убитых, о пролитой крови и разорванной в куски плоти. На таком фоне уход за растениями выглядел тщетой.
Ближе к полудню, когда канонада стихла, но горизонт на севере затянулся дымной пеленой, Полетт решила передохнуть в тени дерева.
Что же там произошло? Что означает этот дым? Она не могла не задаться такими вопросами, хотя в глубине души не желала получить ответ.
Потом на тропе, что вела к питомнику, возникла какая-то фигура. Наведя подзорную трубу, Полетт узнала в ней Фредди и облегченно выдохнула — не придется изображать веселость, отвагу и всякое такое, он вполне удовольствуется собственным обществом.