Миссис Бернэм удрученно оглядела палец и рассеянно пробормотала:
— Матушка всегда остерегала от того, что протыкает.
Темный треугольник выглядел так соблазнительно, что Захарий, не сводивший с него глаз, вдруг остро почувствовал необходимость притиснуться к столу вплотную. Мимолетное движение это не укрылось от миссис Бернэм. Глянув на пунцового гостя, который как-то странно напрягся и навалился на стол, она все поняла, и с губ ее сорвался придушенный возглас:
— Боже мой, невероятно! — Мадам вскочила на ноги и ошеломленно уставилась на сгоравшего со стыда визави. — Что, опять, мистер Рейд? Отвечайте же!
Захарий свесил голову, не в силах вымолвить ни слова.
Взгляд миссис Бернэм потеплел, став жалостливым, она сочувственно погладила гостя по плечу.
— Бедный вы несчастный! Наверное, и сами не понимаете всю серьезность вашего недуга. Но не отчаивайтесь, я вас не брошу. Мы не сдадимся, и, возможно, вы избежите уготованной вам судьбы.
Миссис Бернэм медленно прошла к двери, отодвинула щеколду и, обернувшись, сказала:
— Пойду обработаю свою дыр… свою ранку. А вы оставайтесь здесь, приходите в себя. Вскоре я пришлю вам новые пособия, вы их изучите, и тогда мы опять встретимся. Прошу вас, мистер Рейд, не покидать комнату до окончания припадка и обретения достойного вида.
В последующие дни Ширин всеми силами старалась изгнать из памяти встречу с Задигом. В целом она преуспела, но бывали минуты, когда слова «Но это правда, биби-джи… у Бахрама есть сын… спросите Вико…» застигали ее врасплох, всплывая в уме, точно пузыри со дна заиленного пруда.
И тогда она бросалась в работу — выхватывала у служанки тряпку и начинала протирать стоявшие на полках сувениры из Китая: кивающих болванчиков, расписные веера, шары из слоновой кости с затейливой резьбой и прочее. Обычно приступ активности заканчивался тем, что она замирала перед застекленным портретом Бахрама, и порой ей казалось, что в знакомых чертах проскальзывает нечто неуловимое глазом. Словно в облаке, в котором все, кроме тебя, различают какой-то образ.
Однако Ширин не видела резона копаться в прошлом. Что толку ворошить жизнь покойного? Всякое новое открытие навлечет еще большее бесчестье на нее и дочерей, и без того уже опозоренных.
А потом вдруг однажды утром слуга доложил, что пришел Вико и хочет с ней поговорить.
— Вико? — Сердце екнуло, Ширин присела на ближайший стул. — Что ему нужно?
— Откуда я знаю? — удивился слуга. — Разве он скажет?
— Да, конечно. Пусть войдет.
Ширин сделала глубокий вдох и, собравшись с силами, сумела встретить гостя радушной улыбкой.
— Кхем чхо, Вико, как поживаешь? — сказала она на гуджарати.
Как всегда, управляющий, смуглый здоровяк, был одет на европейский лад, его светло-бежевый костюм выглядел безукоризненно.
— Благодарю, как вы, биби-джи? — бодро ответил Вико, сверкая большими глазами навыкате.
Широкая улыбка его и учтивость несколько успокоили Ширин.
— Прошу садиться, — сказала она, указав на козетку.
Однако в обществе хозяйки управляющий всегда оставался на ногах, вот и сейчас он покачал головой:
— Нет-нет, биби-джи, я ненадолго, всего один вопрос.
— Слушаю.
— Я бы хотел устроить скромные поминки по вашему покойному мужу. Несмотря на все события, в Бомбее немало тех, кто желал бы почтить память сета.
— Вот как? — Взгляд Ширин метнулся на портрет мужа. — Где намечается поминальная трапеза?
— В моей родной деревне Васай. Я очень надеюсь на ваше участие, без вас все будет не так.
— И когда?
— На следующей неделе, биби-джи.
— Что за спешка?
— Понимаете, я хочу пригласить господина Карабедьяна, друга хозяина, а он скоро отбывает в Коломбо.
Ширин вздрогнула.
— Господин Карабедьян в числе гостей?
— Разумеется, биби-джи. — Вико недоуменно вскинул брови. — Он был лучшим другом сета.
Ширин отвернулась, подыскивая слова для отказа, и вдруг услыхала треск рвущейся материи. Опустив взгляд, она поняла, что безотчетно разодрала свободный край своего сари.
Вико, разумеется, это видел.
— Что случилось, биби-джи? Я вас чем-то огорчил?
Теперь, когда Ширин выдала свое смятение, не было смысла притворяться.
— Послушай, Вико… — Голос ее дрогнул. — Я должна кое о чем тебя спросить… — Глаза ее обратились к портрету на стене, и она чуть слышно прошептала: — Пусть небеса простят меня за то, что я скажу.