Обычно переход старались закончить до наступления дневного зноя. Но лишь головные части колонны пользовались этим благом, а вот арьергард продолжал движение и в самое пекло. Из-за железных каркасов киверов, накалившихся под полуденным солнцем, сипаям казалось, будто им нахлобучили кипящие котелки.
Кесри, старше всех в роте, переносил поход тяжелее своих солдат, которые были почти вдвое моложе его и не обременены таким множеством старых ран. Заботясь о себе, после обеда он объявил долгий привал, чтобы переждать жару. Разомлевшие на отдыхе сипаи двигались еле-еле, и марш возобновился уже на закате. Когда впереди замаячили огни военного городка в Рангпуре, был поздний вечер; тужурка Кесри вся пропиталась потом, толстый слой пыли, осевший на влажную ткань, напоминал штукатурку.
До лагеря оставалось около мили, и тут вдруг из тьмы вынырнул Пагла-баба.
— Поспеши! — крикнул он, цапая Кесри за руку. — Субедар ждет тебя прямо сейчас!
— Зачем это?
— Не ведаю, тебе приказано срочно явиться в его палатку. Там уж собралось начальство — джамадары, хавильдары, найки.
— Много их?
— Человек девять-десять.
Кесри насторожился. Подобное собрание туземных командиров было событием необычным и в лагере, и в городке. Английские офицеры категорически запрещали этакие сборища, полагая, что они приводят к заговорам и мятежам. Собрания допускались только с одобрения адъютанта, но позволяли их крайне редко, и лишь для решения семейных и кастовых вопросов. И потому совещание в столь позднюю пору было чем-то неслыханным.
Пагла-баба прямо-таки читал мысли Кесри.
— Субедар получил разрешение адъютанта, — сказал он. — Похоже, дело сугубо семейное, приглашены только близкие родственники. Встречают гостей, проделавших долгий путь из деревни под Гхазипуром.
— Тебе эти гости знакомы?
— Только один. Он и твой родственник — брат Хукам Сингха.
— Чандан Сингх?
— Он самый. Деверь твоей сестры Дити, верно?
— Да. Что он здесь делает?
— Не ведаю. Поторопись, Кесри!
Миссис Бернэм глянула свои записи.
— Если помните, я спросила, когда впервые проявились симптомы вашего недуга.
Захарий опорожнил стакан и снова себе налил.
— Кажется, лет в двенадцать-тринадцать.
— Они возникли сами по себе или от общения с другой жертвой?
Захарий выпил залпом.
— Дружок Томми научил.
Карандаш порхнул над страницей и замер. Миссис Бернэм прокашлялась.
— Позвольте узнать, мистер Рейд, знакомы ли вы… с действом, которое Божественное провидение замыслило как священный акт продолжения рода.
Захарий тоже откашлялся.
— Если вы спрашиваете, познал ли я женщину, мой ответ — да.
— И сколько же, осмелюсь спросить, вам было лет, когда вы впервые вступили в интимную связь?
Захарий налил бренди в оба стакана.
— По-моему, шестнадцать.
— И кто была эта женщина?
— Шалава, если вам так интересно.
— В смысле, женщина с улицы?
Захарий фыркнул.
— Скорее, из дома. Публичного.
— Вы часто бывали в этих домах, мистер Рейд?
— Раза четыре или пять, не помню.
— Понятно. — Миссис Бернэм глубоко вздохнула и, помолчав, спросила: — И только с этими женщинами вы… совокуплялись?
— Да.
— Мистер Рейд… — Миссис Бернэм покашляла и пригубила бренди. — Чрезвычайно важно, чтобы вы были со мной откровенны.
Захарий вскинул бровь.
— Я вас не понимаю, миссис Бернэм. Я так откровенен, что куда уж больше.
Мадам осуждающе нахмурилась.
— Нет, это неправда.
Захарий ответил гневным взглядом.
— Откуда такая уверенность? Вы же обо мне ничего не знаете.
— Прошу вас, мистер Рейд, подумать и быть со мной искренним, — не отставала мадам. — Если б я спросила, был ли в вашей жизни случай, когда вы соблазнили и обесчестили невинную девушку, смогли бы вы с чистой совестью опровергнуть сей факт?
— Да, черт возьми, смог бы! — рявкнул Захарий. — Ничего подобного я не делал!
— Но у меня иные сведения, мистер Рейд. Я знаю наверняка, что вы растлили одну, по крайней мере, несчастную девушку.
— Вы не можете знать наверняка, потому что это вранье! — взбеленился Захарий. — Я никого не растлевал!
— А что, если об этом я узнала от самой жертвы и вот в этой самой комнате?
— Говорю вам, не было никакой жертвы! — заорал Захарий. — Я понятия не имею, о ком речь!
Глядя ему в глаза, миссис Бернэм произнесла: