— Ты обещаешь?
— Да, обещаю.
И вновь они сплелись в объятьях, которые разомкнули уже на рассвете.
Пока Захарий натягивал штаны и рубаху, миссис Бернэм выбралась из постели, а потом взяла его за руку и что-то в нее вложила. Разжав ладонь, Захарий увидел три большие золотые монеты.
— Мать честная! — Он бросил деньги на смятые влажные простыни. — Я не могу это взять.
— Почему? — Подобрав монеты, миссис Бернэм зашла ему за спину, обняла и тесно прижалась. — Раз ты станешь саибом, тебе нужна подобающая одежда, верно?
— Только я не желаю заполучить ее вот так.
— А если так? — Она сунула руку в карман его штанов и одну за другой выпустила монеты.
— Перестань! — Захарий попытался вытащить ее руку, но та вцепилась в его промежность и категорически отказывалась вылезать.
— Это всего лишь ссуда, — прошептала миссис Бернэм, языком щекоча ему ухо. — Вернешь, когда разбогатеешь.
— А я разбогатею?
— Несомненно. Вдвоем мы изловчимся превратить тебя в самого богатого на свете саиба из молотчиков.
Рука ее затеяла игру в карманный бильярд, и Захарий забыл о монетах. Развернувшись, он подхватил миссис Бернэм на руки и уложил на кровать.
— Нет! — воскликнула она. — Тебе пора уходить! Не успеем!
— И то правда, — усмехнулся Захарий. — Времени в обрез.
Оставшиеся минуты были потрачены не впустую, и только на баджре звяканье в кармане напомнило о монетах. Две гинеи Захарий припрятал, а третью, на другой день сгоняв в город, пустил на заказ нарядного костюма.
Глава 8
Дорога из Рангпура в Калькутту заняла около двух недель, и большую часть времени капитан Ми и Кесри провели на речном корабле, плывшем по Брахмапутре.
Кесри восстанавливал душевные силы и благоденствовал, ибо всю работу выполняла корабельная команда. Отменными блюдами кок оправдывал свою высокую репутацию у речников — из свежей рыбы, купленной по пути, он творил чудеса.
Ми запасся обычным походным рационом из солонины, галет и прочего, чем его и кормил денщик. Однако вскоре капитан, подустав от однообразия меню, намекнул, что не отказался бы от тарелки карибата, давно пришедшегося по вкусу. Будь на корабле другие офицеры, Ми не смог бы стать сотрапезником Кесри, но сейчас получил прекрасную возможность похерить сословные правила не только в еде, но и выпивке: когда судно вставало на причал и команда удалялась в подпалубный кубрик, оба угощались пивом из адъютантских запасов.
— Но это лишь потому, что мы не на службе, хавильдар. Гляди не проболтайся!
— Никак нет, сэр!
В разговорах тема изгнания из полка не возникла ни разу, хотя порой Кесри чувствовал, что капитан пытается выразить ему сочувствие, не прибегая к словам.
Одним вечером они заговорили о Лондоне, родине капитана, которую после переезда в Индию тот посетил лишь однажды. Предаваясь воспоминаниям, Ми поведал нечто удивительное: его ныне покойный отец был лавочником — «баньяном», как сказал он со смущенным смешком.
Кесри тотчас понял, почему прежде капитан никогда не говорил об этом: английские офицеры не менее сипаев были весьма щепетильны в том, что касалось сословного положения вступавших в их ряды. Многие офицеры происходили из семей землевладельцев или военных и благодаря родственным связям заручились рекомендательными письмами, обеспечившими офицерский патент. Невероятно, что этим документом обзавелся и сын лавочника, но теперь Кесри, узнав его биографию, стал лучше понимать своего бывшего подопечного.
Он вспомнил давний случай, когда Ми вдрызг напился в офицерском собрании. Кесри, денщика восемнадцатилетнего лейтенанта, вызвали в клуб, чтобы доставил пьяного домой. По дороге Ми заплетающимся языком поведал о том, как хотел вступить в один калькуттский клуб, но ему отказали, хотя всех других новичков, лейтенантов и младших лейтенантов, приняли. Вот тогда-то Кесри понял, что дитё его чем-то — то ли родословной, то ли сословием — отличается от прочих офицеров.
Отказ в клубном членстве он воспринял как личную обиду, но никогда и ни с кем о том не говорил, и если вдруг возникал разговор о его подопечном, не упускал возможность упомянуть, что командир его кхандаани аадми, хороших кровей, поскольку подобное много значило в оценке сипаями друг друга и своих офицеров.
В то время полк вместе с другими воинскими частями квартировал в Ранчи. Живописный городок считался «семейным постоем», и потому многие англичане, военные и гражданские, в нем обитали с женами и детьми. Чуть ли не каждый день устраивались приемы, охоты, застолья, а уж танцевальные вечера были так часты, что полковой оркестр вконец изнемог.