— Верно, пан гетман, — кивнул головой Оскирко.
— Думаю, что выбор у нас невелик, — заключил Богуслав, — мы должны partes sveticas seqi[36].
— Верно, — кивали остальные. И Михал, и Гонсевский, и Кмитич — все соглашались с Янушем.
Гетман рубил сплеча, говорил порой грубые и неприятные вещи, кажется, что даже с легкостью разбазаривал государственные земли, но все это, учитывая ситуацию гибели или спасения самой Литвы, выглядело весьма и весьма оправданным. На Польшу надежд уже не было никаких. Как ни крути — гетман был абсолютно прав. Литву затопило, и кто-то должен плыть на лодке с шестом и спасать ее жителей от бездонной пучины. И без жертв, без потерь тут не обойтись. Правда, Михал, пусть умом и понимал, что его кузены полностью правы, сердцем не желал разрыва с Польшей, которую считал также своей страной. «Может, после войны все утрясется?» — думал Михал.
Почти то же самое думал Кмитич. Ему, впрочем, перспектива иметь собственное королевство и собственного великого князя нравилась больше, чем союз с капризной и непредсказуемой Польшей. «Да, польский король Баторий нас выручил в Ливонскую войну, — думал Кмитич, — но если Баторий венгерских кровей, то это же не значит, что нужно объединятся и с Венгрией. Да, когда-то мы, славяне, все жили в Руси Полабья на берегах Лабы, всем было весело и дружно, но ведь с тех пор славянское семейство разбежалось по всей Европе, у каждого своя страна, свой король. Может, это в самом деле глупая ностальгия русских славян обязательно вновь объединиться? Может, это просто наивная попытка вернуть счастливое детство, которое ушло безвозвратно? Нет, все же прав Януш. Нужно с поляками дружить, но табачок иметь свой».
В тот же день перепуганный приближением литвинского войска пан Поклонский писал царю вновь, что большой городской вал Могилева «с трех сторон, и тот худ, а через вал ходят люди; а с четвертой стороны река Днепр, и по реке Днепру, валу и острогу никакой крепости нет. В городе 1105 солдат, причем многие лежат больны…» Войеков подхватывал Поклонского собственным жалобным листом: «Со мною, холопом твоим, в Могилеве твоих государевых ратных людей нет никого; а пушечного и ручного зелья и свинцу в Могилеве нет ничего, и пушек мало и около земляного валу по воротам сторожей нет»…
Януш Радзивилл не из суеверия ожидал нового года. Он ждал, когда могилевские союзники московитян начнут разбегаться из города сами, нахлебавшись досыта нового порядка. И люди, в самом деле, начинали бежать. Однако и царь, услышав отчаянные мольбы Поклонского с Войековым, выслал из-под Дубровно подкрепление в лице окольничего Алферьева с солдатским полком и двумя стрелецкими приказами: Авраама Лопухина и Логина Аничкова. Алферьеву дали наказ не пустить Радзивилла даже в уезд, но части армии гетмана уже были там. Из Вязьмы в Могилев спешно вышел Ромодановский с большим отрядом конных и пеших ратников. Иван Золотаренко получил приказ идти к Поклонскому и соединиться с Ромодановским. В самом конце декабря Поклонский привел четыре тысячи человек и засел с ними в Буйничском монастыре в полумиле от города. Сюда и сунулся авангард Радзивилла, но был отбит и, боясь преследования и окончательного разгрома, быстро отступил к Старому Быхову. Туда же в последний день уходящего года пришли Радзивилл с Кмитичем и Гонсевский, и вскоре подтянулся со своей хоругвией, на радость Кмитичу, Михал Радзивилл. Они все расположились в Баркулабово и окрестных деревнях, начав активно готовиться к штурму Нового Быхова, где сидело восемь тысяч казаков. Михала подмывало рассказать Кмитичу про Дрозда и его портрет, но он решил повременить, тем более, что картина все еще находилась в Варшаве, и сам Михал о ней ничего не знал.
1 января 1655 года Поклонский перебрался в Могилев, в Луполово и Заречье, откуда делал редкие вылазки на расположения литвинов. Золотаренко заперся в Новом Быхове, а Ромодановский все еще не появлялся. 4 января двадцать четыре тысячи ратников Радзивилла, Гонсевского, князя несвижского и долгожданного и непонятно где все это время пропадавшего Павла Сапеги пошли на штурм Нового Быхова, но с ходу одолеть фортецию не удалось, в основном из-за плохого взаимодействия: на штурм пошли лишь драгуны Богуслава Радзивилла, а левое крыло Гонсевского и коронного полковника Вольфа в это время бездействовало.
Слуцкий князь, видимо, засидевшийся без дела, лично повел драгун на стены. Не обращая внимания на свист пуль и ядер, драгуны бесстрашно подскакивали к стенам, стреляли по московитам через дыры. Богуслав, в нарядном камзоле и шляпе, словно собрался на бал, не обращая внимания на опасность, подбежал к небольшому пролому, из которого торчал мушкет стрельца, и пырнул туда шпагой. Крик поверженного врага дал понять, что клинок нашел свою цель. Но и драгуны падали под огнем из амбразур. Без существенного пролома в стене огонь пеших драгун не смог принести большой пользы.