месту, а просто как один из многих, как обычно, как всегда…
Началась пара. Лекция обещала быть довольно заунывной. Точнее,
непонятной. Она была бы интересной, если бы Леснинский хоть что-то
понимал. Но понимал хоть что-то в этом предмете он только первые два
занятия. На третьем он понимать перестал, и лекции по этому предмету
превратились в очередные часы для рисования, сочинительства и
размышления. Леснинский уже заготовил очередной чистый лист тетради.
Началась перекличка:
- Аланин!
- Здесь!
- Беляков!
- Здесь!
…
За соседней партой сидела девушка, которая была Леснинскому очень
симпатична. Блондинка среднего роста с длинными волосами, волнами
нежности струящимися на плечи, небесно-голубыми глазами и до
невозможности милым, завораживающим взглядом. Таким взглядом
можно остановить скоростной поезд, оживить мертвеца или сразить
наповал всех в радиусе ста десяти километров. Она была прекрасна.
Леснинский никогда так сильно не чувствовал одиночества, как в те
моменты, когда любовался ею. Она была так близка, но в то же время так
недоступна. «Недосягаема… Не сто процентов, а двести, нам невозможно
быть с тобой вместе», - вспоминались слова из известной песни группы
«Игра слов». Леснинский мысленно уже давно покинул аудиторию, он
гулял с ней на закате по весенней аллее, утопающей в цветах сирени… Там,
далеко, в мечтах. Засмотрелся на Аню. Ну, с кем не бывает.
- Кнопочкин!
[нет ответа]
- Кнопочкин!!!
- Здесь!
В этот момент Леснинский мысленно произнес длинную тираду:
«Так, уважаемый преподаватель! Во-первых, не называй меня этой
фамилией! Если она записана у меня в паспорте и в твоем журнале, это не
значит, что она меня не раздражает! Во-вторых, не мешай мне любоваться
моей девушкой, точнее девушкой моей мечты. Я уже собирался стихи ей
посвятить, а ты тут со своей перекличкой вмешался не вовремя!»
- Что, Кнопочкин, опять замечтался? Ты что за контрольную
получил?
- Три с минусом…
- Это я тебя пожалел еще, надо было тебе два ставить и к экзамену не
допускать! Ты ведь ничего не знаешь! Вы (к счастью для Леснинского,
теперь преподаватель обращался уже ко всей группе: когда ругают всех
одновременно, кажется, как будто не ругают никого) учиться не хотите, вы
сидите целыми днями за компьютером! Вылетите из ВУЗа, сразу пойдете
служить!
«Да если б не ваш поганый военкомат, я бы вообще здесь не сидел!» -
мысленно ответил ему Леснинский.
«Да, я, конечно, его понимаю. Ему обидно, что он рассказывает, а его
никто не слушает. И мне бы было обидно. Но, если бы все было так
очевидно, я бы просто-напросто не поступал сюда. И этого конфликта
вообще бы не возникло. Я попал сюда не совсем по своей воле… То есть нет,
конечно, никто меня сюда не гнал, я пришел сюда сам, но пришел
вынужденно: иначе бы не я пришел, а меня бы отвели, и не сюда, а в
гораздо более неприятное место, и не с ежедневным возвращением домой
после рабочего дня, а без такового. Меня привел сюда военкомат, и только
он. Просто, сначала я думал, что мне понравится, что я втянусь в этот
учебный процесс, но нет, все пошло не так. Но, к сожалению, уйти я отсюда
не могу: после этого через несколько месяцев из меня сделают раба». И
Леснинского захлестнула волна уже совсем других мыслей, нежели те,
которые владели им до разговора с преподавателем. Мысли об Аннушке,
хоть и были очень грустными и мучительными оттого, что любовь была
абсолютно безответной, все же имели и приятный, сладостно-лирический
оттенок. Мысли же о системе призывного рабства не вызывали ничего,
кроме ненависти и отвращения.
Эта и две остальные пары прошли как обычно, без каких-либо
происшествий, не считая того, которое уже было во время переклички.
Преподаватель вещал, Леснинский рисовал, листья падали, закат
приближался. День обещал вскоре закончиться, и свое обещание он
исполнил. «Семнадцать десять, как же я люблю тебя! – воскликнул в
мыслях Леснинский, - когда ты наступаешь, я могу идти домой».
Леснинский накинул свою бессменную бежевую куртку и отправился
восвояси.
И еще предстояло три таких же дня, а потом серые, пустые,
бестолковые выходные, а после этого снова, и все по кругу, и из этого круга