– Смысл? – удивился Артур. – Жить, конечно. Давать жизнь новым поколениям.
– Которые просто придут на смену тебе и сделают всё то же самое? Какой-то замкнутый круг. Семья – это прекрасно, но это далеко не всё, что есть в жизни. Ведь детям должно остаться нечто большее. Мир, который лучше, чем был у нас.
– А что тебе ещё нужно? Зачем?
– Затем… затем…
– Что это пусто, – буквально долю секунды во взгляде Виктора можно было прочесть отвращение.
– Вот, например, мы умеем ходить, бегать, прыгать, а было бы принято только лежать. Лежи и не двигайся. У тебя всё есть. Но это же не жизнь. Неужели тебе не нравится гулять? Или как в детстве бежать со всех ног, чтобы ветер развевал волосы.
– И давно ты так бегал? – с ехидством заметил Артур.
– Давно.
– Может быть, потому что на самом деле тебе это не нужно?
– Или я забыл о том, как это хорошо, – осенило Марка.
Ребята бродили по руинам прошедшей эпохи, сами не зная, что именно хотят найти. Возможно, некое эхо того, как было прежде, чтобы попытаться к нему прикоснуться, почувствовать его, узнать. Но на каждом шагу их встречали только покорёженные груды металла и обломки бетонных блоков. Маяк умер, а теперь умирали и последние воспоминания о нём. Марк задался вопросом, почему его не снесли и не построили тут что-то другое. Самой простой и очевидной оказалась версия Виктора, который сказал, что никто даже не замечает это место – его словно и нет.
Обойдя маяк, ребята заметили нечто странное и сильно выделяющееся на общем фоне. Это была блестящая металлическая табличка, прикрученная к огромному камню. К своему удивлению, они обнаружили не просто дату или название, а целый текст, выгравированный на металлическом прямоугольнике: «Моим дорогим друзьям, с кем я не раз бороздил бескрайние просторы океана. Вы навсегда останетесь не только в моём сердце, но и будете музыкой, что притаилась в порывах ветра и криках чаек. Однажды мы снова встретимся и направимся к новым приключениям. Навсегда ваш, капитан Мартин Кретчет».
– Ничего себе, – Виктор был по-настоящему поражён, так что даже снял кепку и обхватил голову свободной рукой.
– Никогда не видел ничего подобного, – признался Артур. – Только в книгах читал.
– Тогда, может быть, расскажешь, кто такие чайки и что такое музыка? – поинтересовался Марк.
– Пожалуй, расскажу, но немного. Музыка – это вроде ритмичного шума разной громкости. Когда-то давно его почему-то любили. Но как можно любить шум, я не знаю. А чайками называли каких-то птиц. Кто такие птицы, могу не напоминать?
– Да, о них читали, – кивнул Виктор.
Вероятно, сейчас для вас было неожиданностью узнать о том, что в Фалько нет музыки и не знают про чаек? Но это правда. В большом каменном городе, где нет места растениям, не оказалось места и для животных. Они исчезли уже давно, оставшись только краткими очерками в учебниках. А музыка… Ах, прекрасная музыка! Она умерла, как и многое другое. Люди перестали видеть в ней смысл, ведь больше не чувствовали, как прежде, не вдохновлялись, да и не знали, что такое наслаждение. Они потеряли так много, но не понимали этого.
– Получается, кто-то следит за табличкой, – заметил Марк.
– Что? – удивились его друзья.
– Она отполирована. Здесь больше нет ни одного такого блестящего предмета.
– Кому это может быть нужно? – с недоверием поинтересовался Виктор.
– Понятия не имею. – Не зная зачем, Марк прикоснулся к табличке и почувствовал, какая она гладкая и холодная. – Как бы мне хотелось узнать о людях, к которым обращается капитан.
– А ещё лучше – отправиться в путешествие, – поддержал Виктор.
– Вы оба безумны, – Артуру порядком надоело здесь находиться, поэтому он развернулся и пошёл к выходу.
– Куда ты? Подожди! – Виктор поспешил за ним, перепрыгивая через какие-то балки.
Оставшись один, Марк ещё несколько минут простоял у таблички, пытаясь представить, как неизвестный капитан приделывал её и вспоминал своих товарищей. Но пора было возвращаться. Близился вечерний час, а значит, и без того редкие автобусы превратятся в нечто неуловимое.
Марк шёл по усыпанному мусором асфальту и слушал, как затихают звуки океана, оставшегося за спиной. Так затихала и сама жизнь города, превращаясь в звенящую тишину. С каждой секундой юноша начинал чувствовать сгустившуюся тьму особенно остро: она колола, причиняя боль, что отзывалась где-то глубоко в груди. Впервые за много лет свет сердца Марка померк и теперь был едва различим. Конечно, через несколько часов, когда печальные мысли отступят, свет станет сильнее, но не сейчас, не в это мгновение, ведь юноша горевал по эпохе, которую никогда не знал.