Все женщины моей семьи и я сама - немного чокнутые. Так повелось уже давным-давно. Моя прабабка по отцовской линии, графиня, обожала играть в карты, и однажды докатилась до того, что проиграла одному французскому офицеру ночь любви. Родственники пронюхали о ее грехопадении, осудили прабабку и, в конце концов, объявили поврежденной в уме.
Одна из моих тетушек всю жизнь искала цветущий папоротник. По народной легенде человек, встретивший такой цветок, найдет клад и станет богатым. Но тетушка не хотела превращаться в богачку, она просто мечтала УВИДЕТЬ цветок папоротника. Разве не
идиотка? Одна из бабушек по линии матери больше всего на свете любила кошек. В ее доме их жило, пожалуй, несколько десятков. Говорят, на чердаке бабушкиной дачи хранились санки, расписанные лазоревыми травками; и бабушка — зимами, под настроение - выезжала погулять по речному льду в этих санках. В упряжи трусили десять-пятнадцать кошек... Конечно, соседи и знакомые считали бабушку ненормальной.
Племянница отца обладала необыкновенно чистым голосом. В нашей семье о нем говорили: «Фрося поет так, будто в хрустальную чашу падает мартовская капель». Эту самую Фросю время от времени звали на эстраду, в театр, кино, но она прожила долгую жизнь в селе, под Муромом, с места не трогалась, пела для близких и еще тогда, когда ее муж ловил сетями рыбу. Фрося вставала на берегу реки, пела, а рыба шла в сети мужа, словно намагниченная. Река в эти минуты кипела... Разве не странная
женщина? Моя мать в молодости слыла редкой красавицей. Семейное предание гласит: когда мама мылась в деревенской бане, стекла светились нежным перламутровым светом - такое необычное сияние исходило от божественного тела. Однажды мама откинула невероятный номер: отправилась к цыганке и попросила подсказать, как избавиться от волшебной привлекательности. Цыганка оказалась слабонервной — начала умолять матушку уйти с глаз долой, не губить ангельский образ. Но уговоры не помогли. Цыганка все же дала снадобье, и мама, намазавшись им; получила желтую болезненную кожу, тусклый взгляд и хронический артрит... Разве не чудной поступок?
Пожалуй, здесь я остановлюсь: о странностях женщин моей семьи можно писать бесконечно. Лучше перейду к событиям собственного отрочества.
В то незабываемое лето мне было шестнадцать лет. И хотя прошло уже десять лет, я помню жаркие дни отчетливо и ясно, будто они оборвались вчера.
Родители укатили за границу, к родственникам отца: у него родни понапихано по всему миру. Куда ни плюнь — везде братья, сестры и дядюшки. Дело в том, что он - из старинных русских дворян, а в момент нашей славной революции 1917 года дворянские гнезда рассыпались, как горох из перезревших стручков. Поэтому неудивительно нам было спустя десятилетия получать письма из Нью-Йорка, Парижа или Вены. На этот раз отцу написали из Берна, прислали приглашение, родители собрались, сказали мне пару наставлений на прощание, и я с великим наслаждением осталась одна, предоставленная самой себе.
Отец и мама не боялись, что со мной может что-то случиться за две недели их отсутствия. Тем более я уединилась в деревню, где у нас есть дом. Его еще в начале пятидесятых годов купил мой дед, и вся родня считала его летним родовым гнездом... А в деревне - сами понимаете - любой из соседей - друг, няня и почти родной человек. Если что, решили родители, соседи в беде не оставят. Ну, а шестнадцать лет - не десять, своя голова на плечах уже есть.
Я была самостоятельной, упрямой девушкой. А что касается внешности - ничего, привлекательная: с густыми, вьющимися волосами, серыми глазами, стройной, энергичной фигурой. Я мечтала через год поступать в Московский университет, и поэтому решила летом не бездельничать, больше читать, размышлять, вести себя без капризных подростковых вывертов.
Уже тогда я понимала: мост из детства в юность сотворен из глупостей, обид и всяческой боли. Мои приятельницы крутили с мальчиками романы — эдакие сериалы мыльных опер, умирали от всплесков бестолковых чувств, сходили с ума по модным вещам, всяческим прибамбасам, уродующим внешность: пять сережек в одном ухе, розовые кончики волос, лыжные ботинки при трепетном ситцевом платьице. Они через день летали на дискотеки, как бабочки на цветущий лужок. Вся эта нервотрепка была не для меня.
Кто-то хмыкнет: в свои шестнадцать лет эта особа напоминала старушку.
Может быть, зануда, может быть, чересчур придирчивая к другим. Но все люди - разные, как камешки на морском берегу, и не обязательно в трудные дни своего отрочества напоминать придурковатую бабочку со сладким рыльцем от поцелуев модных сверстников. Пожалуй, я была серьезна, как Жанна Д'Арк перед причастием, и ничего с этим не поделаешь.