— Про орехи погорячилась, — призналась я искренне. — А холод и правда приятен стал, с тех пор как силу приняла.
Обернувшись, не смотрит ли кто, я вытянула из муфты руки и сняла с правой перчатку:
— Силь ву пле!
На ладони расцвел алый огненный цветок, я дунула на него, заставляя изменить цвет, еще раз, и еще, после смяла лепестки и бросила в снег.
— Солидно, — одобрила Маняша, любуясь превратившимся в лужу сугробом.
Вода моментально подернулась корочкой льда, и я не отказала себе в удовольствии проехаться по льду подошвами ботильонов.
— Как есть блаженная, — удержала меня от падения Маняша. — Так где ты теперь живешь и с кем? Предупреждаю сразу, про университеты гранадские ни слову не верю.
— И правильно не веришь. Папенька туману напустил столько, что кто угодно усомнится. Учитель у меня личный, навроде гувернера. Он странненький довольно, не каждого к себе приблизить решается, но ежели согласится, то ученик как в рабство попадает. Ничего мне не дозволяет, ни писем кому писать, ни книжек для развлечения читать, ни…
— Ты с ним вдвоем, что ли, живешь?
— Вдесятером, — доверительным шепотом сообщила я. — Он и учеников девять, я девятая, я отпираю, я запираю.
— Девушки есть? — Маняша тоже шептала.
— Нет! Я единственная.
Мария Анисьевна застыла, будто громом пораженная. Солидному господину в цилиндре дорогу заступила, тот обозвал ее теткой и даже замахнулся, чтоб в спину пихнуть, да после остыл, разглядев меня.
— Простите, — пискнула я карамельно и потащила няньку под руку. — И нечего ошеломляться, огненные стихии обычно женскому полу не достаются… И ничего не скандально, если никому не расскажешь, то и не оконфузишь меня перед обществом.
Трещать без умолку пришлось еще с четверть часа, пока Маняша не начала вяло отвечать на расспросы.
— Чего было? Лежала, стало быть, в госпитале, дня три уже лежала, все удивлялась, что ты меня проведать не спешишь. После барышня Бобынина явилась с рассказами. Так, мол, и так, Маняша, сказывала, отбыла твоя хозяйка в дали дальние, а в какие, нам, людям простым, знать не положено. Перед отбытием с князем Анатолем обручилась.
Тут нянька неодобрительно покачала головой.
— Господин Зорин не заходил? — спросила я с преувеличенным равнодушием.
— На Руяне? Нет, тогда мы с ним не виделись. Барышня Бобынина сказала, что Ивана Ивановича служба срочно в столицу призвала. А здесь-то, в Мокошь-граде уже, беседовали неоднократно, всякий раз, когда он с визитами к Наталье Наумовне является, ко мне заходит поздороваться.
— Часто?
— В неделю раза два, — охотно отвечала Маняша. — Догадываюсь, что после того, как ты князю Кошкину поклялась, статский советник на Наташку перекинулся. Она уж его привечает, будьте уверены. Клавикорды новые в гостиной видала? В четыре руки музицируют, голубки наши.
В витрине дорогого магазина отразилось мое искаженное страданием лицо. Маняша же, ничего не замечая, продолжала:
— А на прием у генерал-губернатора, ну который перед самым постом был, вместе отправились. Иван Иванович за Натали заехал франт франтом, в парадном мундире, с букетом, она тоже расстаралась куколкой перед ним предстать…
— Какая прелесть! — перебила я ее, указав на выставленное в витрине платье. — Желаю немедленно его примерить.
И толкнула стеклянную дверь магазина.
Одного платья, чтоб успокоиться, мне не хватило, попустило на четвертом, да и то после того, как взопревший работник подобрал к нему туфли, шляпку и матерчатую, расшитую стеклярусом сумочку.
Время примерки нянька проводила пречудесно, посиживала на пуфике и закусывала поднесенный чай пирожными из соседней кондитерской. Надписывая на карточке адрес, куда требовалось доставить мои покупки, я поняла, что голодна.
Об этом и сообщила няньке, оказавшись сызнова на проспекте. Та мысли о трапезе разделила:
— Отыщем сейчас ресторацию, морожеными с пирожными сыт не будешь.
— Грибов хочу, — решила я, прислушавшись к урчанию желудка, — жаренных со сметаной лисичек. Не сезон? Не получится?
Нянька на этих словах хихикнула, ткнув варежкой в вывеску, на которой вязью написанным «Жарю-парю» было изображено грибное семейство.
Заведение классом не отличалось, так себе харчевня. Но столы были чистыми и пахло хорошо, домашней стряпней и печным дымом. К нам подскочил половой в подпоясанной рубахе:
— Чего бырышни изволят?
Он провел нас через залу, потолок которой намекал, что в прошлой жизни ресторация была обычным подвалом, к дальнему столику у полукруглого высокого оконца.