Ром. Роллан напрасно назвал «Les Precurseurs» продолжением «Au-dessus de la Melee»: тогда он был «выше свалки», теперь он в ней самой — только как-то чуть сбоку. Не дай ему Бог оказаться au-dessous de la Melee. Ибо ниже свалки тот, кто, живя в Швейцарии или в Париже, гордо бряцает окровавленным топором Ленина. Этого пока, к счастью, не случилось с Ром. Ролланом. Но с высоты снеговых гор он прежде лучше видел огонь, чем теперь различает дым. За Альпами ему не видно Чрезвычайки.
Вопросительные знаки
Еще другое знаменитое имя занесено в список лиц, неблагонадежных по большевизму.
Во время предвыборной агитации я как-то зашел на митинг, почетным председателем которого был капитан Садуль. Могу засвидетельствовать, что ни о чем другом, кроме русских дел, там не говорилось: вся электоральная кампания в Париже сводилась к спору о России; очевидно, у прекрасной Франции нет своих забот. На этом митинге разные молодые человеки, которые, по-видимому, для народного блага считали совершенно необходимым пройти в парламент, несли всевозможную ерунду о России, о доблестных большевиках, о возвышенной Constitution des Soviets. Публика сочувственно внимала… Внезапно один из молодых человеков произнес два имени: nos glorieux camarades: Jean Longuet… Anatole France… Зал разразился бешенными аплодисментами.
Итак между редактором Le Populaire{9}, и автором «Les Dieux ont soif» поставлен в некотором роде знак равенства. Это недурно.
И то сказать, каждый номер газеты Le Populaire украшен эпиграфом из Анатоля Франса: L'union des travailleurs fera la paix du monde. Не знаю, из какого именно произведения короля французских писателей заимствован означенный эпиграф; не знаю также, почему для извлечения этой мысли, не блещущей чрезмерной оригинальностью, нужно было обращаться к утонченнейшему из скептиков. Но очевидно, что митинговый молодой человек, с формальной стороны, если и врал, то все-таки знал меру.
В последнем своем романе «Le petit Pierre» прославленный романист рассказывает, что в детстве, изучая правописание, он никак не мог понять назначения вопросительных знаков и постоянно их пропускал в диктовке, чем очень огорчал свою добрую мать. «Я сильно переменился с тех пор, — неожиданно добавляет Анатоль Франс, — теперь я ставлю вопросительные знаки. Я готов даже ставить их после всего того, что говорю, пишу, думаю. Моя матушка теперь, вероятно, нашла бы, что я ставлю их слишком много».
Это замечание несколько успокаивает нас насчет большевизма Анатоля Франса. Для Жана Лонге, например, никаких вопросительных знаков в природе не существует: все вопросы были разрешены его дедом. По-видимому, «nos glorieux camarades» все таки не совсем подходят друг к другу.
В начале войны Анатоль Франс, когда-то рассматривавший мировые явления с точки зрения Сириуса, собирался пойти добровольцем и даже ходил куда-то на военно-медицинский осмотр. Ничего, кроме всеобщего изумления, из этого, конечно, не вышло: можно было a priori предположить, что французские власти не пошлют в окопы такого добровольца. Забракованный Анатоль Франс остался дома. С тех пор у него было еще несколько политических выступлений, которые были бы тоже не совсем понятны, если не принимать в расчет теорию вопросительных знаков. Последнее из них запротоколировано как «большевизм»; только и всего.
Жаль, конечно, что Анатоль Франс до сих пор «интегрально принимает большевистскую революцию»; но трагически к этому относиться не следует. Мне недавно рассказывали, как, в гостях у знаменитого писателя, один парижский большевик стал развивать свои сокрушительные теории. Автор «Таис» слушал с той самой одобрительной усмешкой, с которой он вот уж пятьдесят лет слушает все что угодно. К сожалению, парижский большевик изъясняется не только при помощи слов, но и посредством жестов: широким движением руки, вероятно соответствовавшим очень смелому замыслу в области международной революции, он внезапно опрокинул и разбил одну из старинных статуэток коллекции Анатоля Франса. Хозяина от огорченья едва не постиг удар. Может быть, это и анекдот. Но он сильно нас успокаивает относительно разрушительных тенденций интегрального коммуниста, Анатоля Франса. Ибо статуэтка была, наверное, буржуазная.
Нам, читателям, на Анатоля Франса пенять, конечно, не приходится. Пусть по-прежнему гранит он свою алмазную фразу и пусть ставить к ней вопросительные знаки: в нем сверкает и с ним от нас уйдет Когинор в оправе тысячелетней культуры. Пусть же возможно дольше издевается над нами этот старый волшебник{10}.