— Пожалуйте, Хасан Шакирович, — повторил он уже более приветливо.
Старуха так и просияла.
— А каким красавцем стал Хасан Шакирович, каким солидным мужчиной, — сказала она, подперев щеку рукой. — Не сглазить бы. На той карточке… вместе с Ильшат… ты еще молодой человек. А теперь настоящий мужчина. Как Ильшат, здорова? Сын как? Исхлопотались небось с переездом? Устроились-то хорошо? Кабы вдвоем с Ильшат пришли, еще бы больше обрадовали…
— Ладно уж, старуха, застрекотала, — мягко остановил ее Матвей Яковлевич. — Нельзя же держать гостя на кухне…
— С радости и разум потеряла… Сколько лет не видались… — Отвернувшись, она смахнула кончиком платка слезу. — Проходи, проходи, не смотри на меня, на глупую, сынок.
Они прошли в большую комнату. Здесь все было по-старому: старинный, окрашенный в черную краску посудный шкаф, такой же гардероб, цветы на высоких цветочных тумбочках. Даже портреты на стенах, кажется, старые. Вон в большой рамке фотография Матвея Яковлевича и Ольги Александровны, на которой они сняты в день венчания. Нет, вот этот в маленькой рамке снимок молоденького танкиста незнаком Хасану. И это новость — увеличенные портреты Ильшат и его, Хасана… Смотри ты, значит, старики не забывали о нем, держали перед глазами. А Хасан редко когда вспоминал о них, иной раз несколько лет проходило. Да и то по подсказке Ильшат.
Муртазину совестно стало. Потому, вероятно, он и не обратил на первых порах внимания на книжный шкаф, на радиоприемник, на другие вещи, которых раньше здесь не было. Не сразу заметил Муртазин и секретаря парткома Зарифа Гаязова, — сидя за круглым столом, тот чему-то улыбался про себя, помешивая серебряной ложечкой в стакане чай, — и маленькую девочку; бросив игрушки, она диковато косилась на высокого полного дядю.
В полной уверенности, что в комнате никого нет, Муртазин, задрав голову, оглядывал стены, как вдруг взгляд его неожиданно наткнулся на сидевшего за столом Гаязова.
— Я, кажется, не вовремя, — покраснев, обратился он к хозяевам. — У вас гость, оказывается.
— Не гость, а всего-навсего сосед, — сказал Гаязов, поднимаясь. — Пришел вот за дочкой, да за чай усадили. Моя Наиля очень любит Матвея Яковлевича с Ольгой Александровной. Стоит неплотно прикрыть дверь, — смотришь, она уже здесь.
Зариф Фатыхович в прежней квартире Артема Михайловича живет, — поспешила объяснить Ольга Александровна. — Артем Михайлович получил новую в верхней части города. Хорошую, просторную квартиру.
— В ногах правды нет, присаживайся, — обратился Матвей Яковлевич к Муртазину, который все никак не мог прийти в себя от неожиданности.
Усаживаясь за стол, Муртазин сказал, чтобы сделать приятное Матвею Яковлевичу:
— Ребенок, он, Зариф, чует хороших людей. К недобрым он и близко не подойдет.
Матвей Яковлевич просветлел немного, и все же чувствовалось, что ком накопившейся в его душе обиды до конца не растаял. А Муртазину так хотелось, чтобы от обиды не осталось следа.
— В этой комнате, Зариф, — оглядывался он по сторонам, — прошли мои самые лучшие, самые беспечные годы. Притащился я из деревни. В город — учиться. В старых лаптях, помню. По-русски ни «а», ни «б» не смыслю. Думал, уж с голоду помру. Да вот свела меня судьба с хорошими людьми — с Ольгой Александровной да с Матвеем Яковлевичем. Не будь их, я бы, чего доброго, и до воровства докатился, чтобы с голоду не подохнуть. А по этой дорожке только поди один конец — тюрьма. Им спасибо, — сделали из меня человека.
— Не мы, а Советская власть, — перебил его Матвей Яковлевич. — Такое большое дело одному человеку непосильно.
Муртазин с Гаязовым понимающе улыбнулись друг другу.
— Если говорить вообще, это, конечно, так, — сказал Муртазин, вернувшись к своему обычному тону, — но диалектика говорит, что истина всегда конкретна.
Лицо Матвея Яковлевича снова потемнело, лохматые брови насупились. Тут уж пришел на помощь Гаязов.
— Матвей Яковлевич не любит, когда его хвалят, — сказал он.
— О, вы его еще не знаете, Зариф, — подхватил Муртазин и взглянул на Ольгу Александровну, как бы взывая «помоги!». — Верно, Ольга Александровна? Матвей Яковлич — он с характером!
— Что и говорить!.. Самый что ни на есть настоящий горшок чудес, — проворковала старуха.
Матвей Яковлевич, потупившись и пощипывая кончики усов, недовольно задвигался на месте.
Муртазин поспешил перевести разговор на другое.