На протяжении двадцати пяти лет ни разу не перечитывал он эти строки, и все же поразительно! — не забылось то, что запало в душу с детства.
Вспомнилось, как его, простого деревенского парня, привел на этот самый завод Матвей Яковлевич Погорельцев, как стоял он, Хасан, на пороге цеха, пугливо озираясь, оглушенный, пораженный. С тех пор прошли долгие двадцать пять лет. Рабфак. Вуз. Работа на уральских заводах-гигантах первых пятилеток — просто инженером, главным инженером и, наконец, директором. Работа в главке. Ему были доверены миллионные государственные средства, под его началом трудились десятки тысяч рабочих, создававших первоклассные станки и машины, строивших целые города. Слава о нем гремела по всей стране.
Все это уж позади. А сегодня начинается новый круг его жизненного пути. Правда, годы уже не те, но Муртазину хотелось до боли в сердце блеснуть по-прежнему, по-молодому. Он чувствовал в себе такой поток скрытой силы, что, казалось, дай он свободный выход этой силе, она горы перевернет. А вот, говорят, что даже льву выше своей головы не прыгнуть. «Ну что ж, на то он лев, а не человек. А человеку положено быть выше себя».
И вдруг, без всякой связи с предыдущим, он вспомнил седого старика, с которым разговаривал на улице из машины. И глаза его расширились. «Да ведь то был Матвей Яковлевич Погорельцев», — осенило его. Тот самый Погорельцев, который беспомощным пареньком привел его на завод и первый обучил «машинному делу». Как же он не узнал старика?!
Муртазин тогда о чем-то задумался. Кажется, он размышлял над тем, что сказали ему в ЦК. Он и сам не знал, когда и как появилась у него эта нехорошая привычка — разговаривая с людьми, думать совсем о другом.
«Обидел старика. Ясно, обидел! — думал он с болью. — Небось давно уже на пенсии, не работает. Может, нарочно и на улицу-то вышел, чтобы встретиться со мной… Со своим Хасаном. А я… Хорош, нечего сказать… Надо обязательно зайти к ним… Обязательно…»
Правда, он не выбрал еще времени зайти даже к Уразметовым. Но это гораздо меньше волновало его. Он с самого начала решил держаться с ними на некоторой дистанции, чтобы никто не мог обвинить его в семейственности. Он знал свой тяжелый характер, знал, что вокруг него будет много недовольных и обиженных, и заранее хотел обезопасить себя с этой стороны.
Зазвонил телефон. Муртазин взял трубку и сразу узнал голос директора Зеленодольского завода Чагана, с которым не раз прежде встречался в главке.
Чаган расспрашивал, как он доехал, как устроился, как «крутится-вертится» на новом месте «работка». Муртазин отвечал односложно, нехотя. Он еще помнил случайно подслушанный им в коридоре главка разговор этого самого Чагана с другим директором. Толстяк с ехидным смешком довольно громко нашептывал тому на ухо: «Шиш возьмешь у этого своенравного, злого татарина. В рождество лопаты снегу не выпросишь». И принялся учить новичка, как обходить «строгое начальство». С тех пор Муртазину непереносим стал один вид этого жизнерадостного толстяка Чагана. Он частенько-таки прижимал его. Но Чаган был настолько толстокожим и так крепко сидела в нем способность не унывать ни при каких обстоятельствах, что временами просто бесил Муртазина. Разговаривать с ним, как со всеми другими, было невозможно, на муртазинские доводы он обычно отвечал лукавым смешком и добивался своего, всякий раз шутливо коря Муртазина: «Нехорошо, Хасан Шакирович, своих земляков обижаешь, нехорошо». И еще была у него какая-то нелепая, по мнению Муртазина, поговорка: «Крутится-вертится шар голубой».
Перед отъездом из Москвы Муртазина вызвали в ЦК.
Там ему прямо в глаза сказали, что у него появились замашки вельможи, что он оторвался от жизни. И предложили поработать директором завода.
Когда он в глубоком раздумье шел оттуда, ему, точно назло, повстречался Чаган. Этому тучному веселому коротышке уже все было известно, а он как ни в чем не бывало широким жестом подал Муртазину руку и сказал:
— Значит, крутится-вертится шар голубой?.. И вы, Хасан Шакирович, едете на настоящую работу. А то небось засиделись в кабинете? Теперь, значит, будем соседями. И, надеюсь, добрыми. Татары говорят: «Аллаха уважай, но и соседа не меньше». Я тоже кое-что делаю для вашего «Казмаша». Думаю, на второй же день начнете мне звонить, телефонисток мучить. — Но, увидев, что Муртазин мрачнеет, быстро переменил разговор. — Когда едете? Завтра? Вот и прекрасно. Я тоже завтра. Значит, вместе. Каким поездом?