Выбрать главу

— Все хорошо, мой дорогой… — Ее Высочество обняла сына, — все хорошо. Мы летим к папе, мой родной.

— Ваше Высочество…

— Конвой мне не нужен, — сказала Ксения, — я вернусь к вечеру…

— Но…

— Это приказ, господа. Кронштадтцы защитят меня.

Морские пехотинцы встали по обе стороны от трапа.

— Ваше Высочество, прошу сюда…

Вертолет был довольно тесный, как и положено быть аппаратам, базирующимся в тесном пространстве корабельных ангаров и палуб. По оба борта находились пулеметчики, их оружие выдавалось казенной частью в десантный отсек, и тут же были огромные короба с патронами, каждый из которых был размером с человеческий палец, если не больше. Еще один пулемет — намного меньше по размерам, пехотный — был на откидном кронштейне в боковом люке, около него тоже пристроился пулеметчик.

Морские пехотинцы привычно заняли свои места…

— Девять, зеленый, повторяю — зеленый…

— Вас понял, взлетайте…

Было шумно, десантный отсек буквально дрожал от работы мощных турбин вверху. Один из морпехов протянул Ее Величеству наушники, но та с улыбкой отказалась.

Был слышен радиообмен:

— Девятка, зеленый, курс сто семьдесят, держаться поверхности…

— Вас понял, курс сто семьдесят, держаться поверхности.

— Коридор чист, над Заливом свободно…

— Понял вас…

Земля в иллюминаторах — или как это правильно называется — слилась в одну дрожащую полосу. Они и в самом деле летели очень низко — как при прорыве линии фронта.

Потом мелькнула полоса яхт и рыбацких лодок. Ксения поняла, что они и в самом деле летят в Кронштадт… наверное. Может, в Гельсингфорс?

— Где мы будем… приземляться?! — спросила она ближайшего морпехотинца.

— Якорная площадь, Ваше Высочество!

Наверное, не врет — если верхние чины и предали, то этот, наверное, не врет, просто не подготовили. Кто там, в Кронштадте — друзья или враги?

Под брюхом мимолетно промелькнул мост Диаметра, потом стали видны корабли. Они заходили со стороны угольной гавани, раньше здесь было достаточно места для линейных кораблей. Теперь у кораблей Первого ранга другая стоянка, здесь — только эсминцы и крейсера УРО.

Вертолеты начали замедляться, задирая нос…

— Девятка, зеленый, посадка разрешена!

— Канонирам, доложить.

— Справа, в посадочной чисто.

— Слева, в посадочной чисто.

— Зафиксировал. Отсчет.

— Десять метров! Пять метров! Три метра! Один метр! Касание!

— Касание, штатно…

Канонир расчалил поворотный кронштейн с пулеметом, сдвинул его вперед и в сторону.

— Извольте, Ваше Высочество.

Опираясь на руку одного из моряков, Ксения спустилась на Якорную. Посмотрела… два внедорожника, явно командирские, ждали ее. Офицер с повязкой дежурного шел к ней, четко печатая шаг, а подойдя — отдал честь и поклонился, как при первом появлении Высочайшей особы, в пояс. Все подсказывало, что это не мятежники…

— Сударь…

— Ваше Высочество, капитан первого ранга Пащенко прислал машины за Вами. Извольте…

— А где, простите… адмирал Воронцов?

— Ваше Высочество, господина адмирала не было здесь больше месяца.

И снова — как укол ледяной иглой в сердце. Но если начала играть… ее опыт биржевого игрока подсказывал — играй до конца.

— Постой-ка… Саша, ты, что ли?

— Я, брат, я…

— Извини, тут у меня…

— Не клади трубку. База в боевой готовности?

— Да… Утром пришло, учения… Выходим в море.

— Слушай меня. Помнишь Севастополь?

— Конечно. А при чем тут это?

— Пока ты дежурный, Богом прошу — попробуй связаться с Дворцом. Нет, не так — вышли туда морских пехотинцев…

— Да ты что. Меня ж за это…

— Слушай меня! Дело неладно, понял? Я никого из вас никогда ни о чем не просил, но помогал, чем мог. Теперь — ты мне помоги. Спаси мою семью, понял? Мою семью. Вывези ее в Кронштадт. Им угрожает серьезная опасность — из-за меня. Сделаешь — ты для меня всегда прав, понял?

— Да что же ты, Саша, ты за кого нас держишь? Нечто мы позволим Ее Высочество обидеть. Все в лучшем виде сделаем, не сомневайся…

Ее Высочество Ксения Александровна Романова слушала, закрыв глаза, — и наблюдательный человек мог бы заметить, что под ресницами этой еще не старой и все еще очень привлекательной женщины набухают слезы. Но она не смела плакать. Не смела никому показать, что она просто женщина. Даже сейчас. Тем более — сейчас.