На самом верхнем этаже не было даже и бревна. В потолке здесь было четыре отверстия, и под каждым с одной стороны стены находился камень, и выемка — с другой. Я наметил себе одно из отверстий, встав на камень, ухватился за края потолка и вскарабкался на верхнюю площадку.
Первое, что я увидел здесь, это... ноги человека, торчавшие из бойницы.
«Деав!» — мелькнула мысль. В Сванетии в те времена все верили в существование лешего — деава. Не мудрено, что я шарахнулся вниз, оступился, грохнулся о каменный пол и потерял сознание. Но, видимо, я быстро пришел в себя и вскочил на ноги. Деав заговорил человеческим голосом:
— Сгинь, нечистая сила! Крест тебе на шею!..
— Дядя! — вскрикнул я. Передо мной был Андеад.
— Ты что здесь делаешь, озорник? — спросил дядя, недоумевая.
— Я думал, что ты деав, — признался я.
— Да и я принял тебя не за ангела. Копошится кто-то в темноте, со свету-то не сразу рассмотришь.
Оба мы рассмеялись.
Дядя поднялся на башню с той же целью, что и я: наблюдать за дорогами, ведущими с перевалов.
— Ты залезай в ту бойницу, оттуда увидишь село Жамуж, а за ним реку и мост. От моста вверх идет дорога, затем площадка, — учил меня дядя, — потом дорога идет вверх по лесной чаще. Вот на этой дороге должны появиться...
Я впервые смотрел на наше село из бойницы. С двадцатиметровой вышины дома казались совсем маленькими, игрушечными. Вокруг каждой крыши виднелись каменные ожерелья оград. Кое-где копошились крохотные фигурки людей.
Вскоре мне удалось выделить из общего белого фона дорогу, о которой говорил дядя. Долго лежал я в бойнице, не сводя с нее глаз. Затем по сигналу дяди вылез из каменного отверстия.
— Пойдем вниз, сегодня уже не придут, поздно.
— Разреши мне остаться. Я еще немного посмотрю, вдруг придут, — взмолился я.
— Нет, пошли!
— Ну разок, еще только разок, — упрашивал я.
— А ну, быстро вниз! — скомандовал дядя. — Без всяких разговоров!
— Яро! — вдруг послышался чей-то голос снизу. — Яро!
— Здесь он! — откликнулся за меня дядя и стремительно прыгнул вниз. — Ты слышишь, это голос Коции! Да, да, это его голос!..
Оказалось, что мы наблюдали за дорогой в то время, когда увидеть на ней отца уже было невозможно: он подходил к дому.
Через минуту я очутился в объятиях отца.
- Ну, как добрались? Все ли благополучно? Какие новости? — засыпал его вопросами дядя Андеад, пока мы пробирались по темному коридору.
— Наш караван добрался благополучно, но впереди почти все погибли. В Широких странах много новостей. Говорят, большая революция, у богачей отнимают власть.
. — Ну?! — перекрестился дядя Андеад. — Неужели наш Шалиани смилостивился над нами, бедными людьми?
— Насчет Шалиани ничего не слышал, — усмехнулся отец.
Он всегда относился к религии с прохладцей, чем очень огорчал бабушку Хошадеде.
Мачуб уже был битком набит людьми, пришедшими послушать известия из Широких стран. Дядя Кондрат оидел в центре сборища и горячо говорил о чем-то. Он поцеловал меня, уколов своими короткими щетинистыми усами.
— Ты что-то мало вырос, дорогой мой, в чем дело? Говорят, тебе сена на зиму не хватает? Так?
— Я не сено, а лепешки ем, — очень серьезно отозвался я.
— Разве не ешь? — удивленно переспросил дядя.
Мы, дети, любили дядю Кондрата. Невысокого роста, коренастый, он был балагур и любил развлекать нас всевозможными интересными историями. Злые языки называли его большим ребенком.
Женщины во главе с бабушкой Хошадеде устроились около мешков, принесенных отцом и дядей, и распределяли подарки. Но подарков оказалось немного. В основном мешки были наполнены гвоздями и солью.
Мне дали ботинки. Сестра Вера получила слоника из леденца. Ермолаю определили кепку, маме — ситцевый платок. Он очень шел ей, и мне хотелось всем сказать, чтобы посмотрели на маму, но все были заняты. И мамой восторгался я один.
Кроме того, нам, детям, дали по кусочку сахара.
Несколько дней хранил, я этот кусочек в кармане, все время предвкушая его сладость. Из ослепительно белого, как наши высокие горы, он превратился в грязно-серый. Но от этого, как мне показалось, сахар стал еще вкуснее.
— Мало привезли, — неожиданно заявила бабушка Хошадеде, когда мешки опустели. — Пять месяцев отсутствовали, а привезли мало... Ну, ничего, слава Шалиани, что вернулись домой!
— Соли много, — попыталась оправдать мужчин тетя Кетеван.
Интерес к подаркам был исчерпан. Я перешел к мужчинам послушать новости.
— Эх, боюсь, ошибка опять получится, тогда мы пропали, совсем пропали! — говорил, дедушка. Он сидел не в сакорцхвиле, а рядом с моим отцом на скамейке.
— Какая ошибка? — встревожилась мать, тоже подошедшая послушать мужчин.
Дядя Кондрат стал объяснять:
— Это было лет четырнадцать назад, — начал он. — Прошел у нас слух о том, что в Широких странах революция...
— Кто такой?
— Это не человек, Кати, это... время... событие такое, — пытался объяснить дядя. — Во время революции прогоняют всех богатых... князей... А кто сопротивляется, даже убивают...
— Уй, помогите боги, зачем убивают, кто убивает?
— Не только убивают, иногда и режут, — вмешался в разговор стоявший рядом, опершись на свою палку с железным наконечником, наш сосед Теупанэ. Когда он пришел, я не заметил. — Вот князей Нижней Сванетии Гардабхадзе вырезали всех, дома их сожгли. Говорят, это было совсем недавно...
— Уй, помогите боги! — хором воскликнули женщины. — За что их убили?
— Конечно, за плохие дела. Меня, например, никто убивать не будет, если даже попрошу, — с усмешкой ответил Теупанэ.
— ...Прошел слух о том, что везде революция, — продолжал дядя. — Сваны поверили этому. Взяли оружие и прогнали пристава, некоторых князей.
— О, помню, как же! Только ничего тогдй не получилось, — перебила Хошадеде.
— Не получилось потому, что нас кто-то обманул. Как потом оказалось, сваны дрались одни. Царь прислал войска и помог князьям.
— Сколько людей тогда пропало!.. В Сибирь скольких сослали, все пропали там, — заохала Хошадеде.
— Как же вы, дети мои, не узнали точно, убили царя или нет? — сокрушался дедушка. — Если он, бессовестный, жив — все равно до нас доберется. Надо Аббесалома и Ефрема остановить — пропадут, жалко!.. В Сибирь сошлют.
Меня взволновали слова относительно судьбы дядей Аббесалома и Ефрема. Дядя Аббесалом был довольно суров с нами, детьми, почти никогда не разговаривал и даже не замечал нас. И все-таки каждый его приход к нам был для меня праздником. Я бросал все свои игры и не отходил от него. Мне нравился его мужественный спокойный голос. Я часто не понимал, о чем он говорит, но мне нравилась какая-то необъяснимая сила, свойственная только ему. Да и вообще он был не такой, как другие мужчины, с которыми мне приходилось встречаться в детстве. Он был таинственным, что-то, казалось, всегда носил в своем сердце несказанное.
Дядя Ефрем у нас не бывал. Он жил в селе Мужал, находившемся в восьми или десяти километрах от нас. Но я знал, что дядя Ефрем человек тоже хороший и умный.
Наклонившись к отцу, я тихонько спросил:
— Скажи, папа, почему пропадут дяди?
— Почему пропадут? Это дедушка всегда говорит страшные вещи. Просто он боится за них.
Большего я не смог добиться от отца.
Слова «в Сибирь сошлют» были мне знакомы. Я знал, что брата моей матери Григория пристав угнал в Сибирь. Из Сибири он не вернулся, там и умер.
Да и вообще в детстве я все время ожидал каких-то страшных событий. То грозили те или иные опасности родителям или родственникам, то скоту яли хозяйству. Я привык к этим ожиданиям. Но угроза ссылки кого-нибудь из родных в Сибирь меня пугала более других опасностей. Я не совсем точно представлял, что такое Сибирь. По рассказам дедушки получалось, что там очень холодно и нечего есть. Мое детское воображение дорисовывало картину Сибири. Мне представлялось, что это огромная ледяная гора, на которую сажают людей. Там нет домов, а люди ходят почти без одежды.