Помириться с доной Мартой не составляло труда: поразмыслив хорошенько, та испугалась, что сын не скоро простит ее выходку. И потому вернулась в гостиную робко и осторожно, хотя и была уверена: все поймут, что она жертвует самолюбием ради сына. И тут Эдуарду осенило вдохновение. Взяв со стола рюмку портвейна, она сказала:
— Тетя согласилась составить нам компанию, чтобы мы выпили за здоровье нашей То!
Застигнутая врасплох, дона Марта поднесла руки к груди, и глаза ее увлажнились от нежности и раскаяния. Боже правый, То! Бедная То лежит всеми забытая наверху, в своей кровати, больная, а она, мать, за все время ни разу о ней не вспомнила! Разве не прав был муж, упрекая ее в том, что она всецело поглощена сыном? Ей тогда и в голову не приходило, что в его словах есть хоть крупица истины.
— Спасибо, Эдуарда. Это очень любезно с твоей стороны.
К ним подошел Зе Мария и участливо спросил:
— Простите, сеньора дона Марта, мы даже не поинтересовались, как здоровье вашей дочери!
— Ужасно, Зе Мария. Я просто уверена, что моя дочь никогда не выздоровеет.
— Быть не может!
— А что же еще вы скажете о болезни, которую ни один специалист не в состоянии определить? Мы трижды ездили в Лиссабон к самым знаменитым врачам. Только на дорогу истратили восемь конто[16]. Дело, конечно, не в деньгах, я их не жалею. — И она надменно вздернула голову: — Это просто так, к слову пришлось. Бедная То!
«Что за проклятая идея взбрела этой чертовке отравить болезнью То нам все настроение?» — подумал Зе Мария, хотя, как и другие, считал своим долгом изобразить на лице скорбно-сочувственное выражение. Из-за «чертовки» придется, по крайней мере, десять минут хранить тягостное молчание. Но пока Зе Мария с ненавистью смотрел на племянницу хозяйки, злоба сменялась в нем непреодолимым желанием грубо сдавить в объятиях это пышущее здоровьем тело, которое дразнило и возбуждало его. Воображая ее далеко отсюда, в поле, во власти своего яростного желания, он чувствовал, как волнение и тоска сдавливают горло.
Едва Луис Мануэл услыхал, что заговорили о сестре, он придал лицу отсутствующее выражение и забился в самый дальний угол, чтобы защитить себя от нескончаемого потока жалоб. Бедная То за обедом. Бедная То за ужином. С ума сойти можно! Хорошо еще, что отец предпочитает этому бесполезному хныканью возню с собакой.
— А музыка не могла побеспокоить То? Ведь наверху слышна каждая нота, эти уж мне певцы!
— Не говорите глупостей, мама! — одернул мать из своего угла Луис Мануэл, не в силах сдержаться, потому что воспринял ее слова как личное оскорбление. Он поднялся с дивана, вышел на середину комнаты и сказал: — Вы что, онемели? Или кто-нибудь умер? Хоть бы ты, Зе Мария, бросил камень в это сборище постных святош! Расскажи-ка нам лучше забавную историю.
Дона Марта была потрясена такой вызывающей черствостью сына, но не рискнула его пристыдить.
— Забавную историю… — задумчиво повторил Зе Мария. — Наверное, самым смешным будет тот, где главное действущее лицо — я?
Жулио нахмурился, угадывая, что за этим последует, а Сеабра, в голосе которого заранее слышался смех, предложил:
— Расскажи, как ты провалился в прошлом году на экзаменах.
Зе Мария чуть не поперхнулся от этих слов. Ему хотелось отхлестать по щекам этого болвана. Но раз уж все желали над кем-нибудь посмеяться, он согласен разыграть перед ними шута, а потом скажет им, что это его плата за пирожные и за чай.
— О, это незабываемый случай! В прошлом году я провалился на экзаменах, как упомянул здесь наш романист. — Зе Мария умолк и выбрал еще одно пирожное, нарочито подчеркивая паузу и жадность, с какой он откусил первый кусок. — Но разве признаешься в своем провале родным, если для них мое учение в университете все равно что кусок хлеба для голодного? Простите! Я очень неудачно начал свой анекдот. Лучше попробовать снова. А тебе, романист, не случается возвращаться не раз и не два к началу страницы?
— Мне кажется, что твоя история — не совсем то, что могло бы всех нас развлечь, — вмешался Жулио, стремясь предотвратить намеренное самоистязание Зе Марии.