- Вот и славно, доставай эту, - кивнул хозяин.
Книга действительно была полностью синей – от тисненого кожаного переплета цвета предгрозового неба до ярко-василькового обреза страниц. Мих так долго и сосредоточенно возил рукавом по обложке, стирая несуществующую пыль, что я не выдержала:
- Можно мне?
Парень глянул на Аггатияра и неожиданно ухмыльнулся:
- А давай!
На мгновение мне почудилось, что лапы вместе с книгой пробьют тесовый пол и унесутся прямиком к центру земли – такая тяжесть на них навалилась, а через секунду внезапно полегчавшая ноша едва не выскользнула из пальцев.
Мих захихикал в кулак, и даже по Аггатияру прокатилась бледная вспышка веселья.
- Что, ухватилась да не за мягкое, а, змеевна?
- Бывает… - Я провела пальцем по фигурным серебряным вставкам корешка. Сразу видно – не разовое карманное чтиво, а настоящий раритет. Густое плетение синих лоз на обложке раздвинулось, являя причудливо вытянутые буквы – «Зерцало мира». Ладно, будем надеяться, что содержание соответствует форме... Я открыла книгу наугад и слегка задумалась, разглядывая девственно чистый разворот. - Расскажи мне… м-м… про Ворона Вороновича. Пожалуйста.
Над синими страницами замерцало, и сквозь густой запах воска и ладана просочилась щиплющая свежесть озона. Я снова чихнула и вгляделась в проступившую вязь слов:
- «Как в горах высоких Рипейских замело-замело, закружило. Замело все высокие горушки да по самые по макушечки, закружило не снегом с порошею, а соленой горечью с пересыпочкой»… Апчхи! Да что ж такое, - я поискала взглядом салфетку, не нашла и некультурно утерлась ладонью. – «Ты нейди, порошица белая, на заре на счастливой, на утренней! Ты мети под зарею вечернею да под белой звездою печальною… Занеси-замети все дороженьки, лишь одну оставь ты нетронутой. В небесах – для Черного Ворона, на ступенях – для черного соболя, в сенях светлых – для доброго молодца, на ложнице – для полюбовника…»
За спиной у меня тихо и жалобно охнуло.
- Вот это поворот. - Я подняла голову и натолкнулась на вытянутое лицо Миха. – Что?
- Ты это… - Он недоверчиво встряхнул вихрастой головой, не сводя с меня изумленного взгляда. – Где такому выучилась?
- Грамоте, что ли? Я тебя умоляю!
- Да не грамоте, а… - Мих запнулся, подыскивая слова, в сердцах стукнул по столу и с надеждой посмотрел на книжника. – Дядька Аггатияр, скажи!
Хозяин задумчиво наклонил голову.
- Пусть сама скажет.
- О чем речь, господа хорошие? – пробормотала я, не отрывая взгляда от текущих строчек. Однако Ворон был парень не промах, во всяком случае, мимо одного женского… скажем так, сердца не промахнулся. Наверное, не зря вокруг столько картинок с ним и млеющей девой на вороньей спине. Может, Мих прав, и это Ворон летает сюда по ночам, второпях рассыпая соль из-под хвоста? А вот к кому он летает… Я вчитывалась уже с неподдельным интересом, но внезапно книга с треском захлопнулась, и неслышно подошедшая Агафья прижала ее к полыхающей малиновым огнем груди.
- Ты что ж такое творишь, батюшка-свят?! – накинулась она на брата. – Перед кем мед разливаешь? Кого приманиваешь?
- Про то не тебе судить! – внезапно отрезал тот, заставив вздрогнуть не только сестру, но и нас с Михом. – Не твоя правда – не лезь!
Старуха, чернея, опустилась на лавку. Сквозь черноту тускло просвечивало бледное и изможденное лицо с тонкими девичьими чертами, но сухой морщинистой кожей. Слезы липли к запавшим щекам, застывая льдистыми дорожками.
- Ой, Агастушка, ой… Что же ты…да как же… - беспомощно повторяла Агафья, приподнимая плечи над скрещенными руками, все сильнее прижимая книгу к мечущемуся сердечному огню. – За что мучаешь, душу травишь?
В плотно закрытые ставни стукнуло глухо и тревожно. И тот час за окнами завыло, застонало надрывно. И понеслась – то ли бешеная снежная стая вокруг неподвижной, будто вросшей в землю избы, то ли сама изба сквозь густую волнистую зыбь пурги…
- А ну, стихни! – сурово цыкнул на старуху Аггатияр. – Чего завела? Ребят напугаешь зазря! Не любо тебе – не слушай. Ступай к себе в горницу, погрейся.
- Ой, батюшка… ой, батюшка… - вздыхая, пришептывала Агафья. Голова ее клонилась то к одному, то к другому плечу. – Ой, печаль моя, горе горькое…
- Книгу-то оставь, - посоветовал ей брат. Попричитав еще немного, старуха наконец выпустила из рук «Зерцало» и, вздрагивая всем телом, скрылась за дверью.
С ее уходом воцарившаяся за столом неловкость стала еще ощутимей. Мих набычился, буравя взглядом скатерть, сжимая и разжимая под столом кулаки. Меня опять захлестнула непонятная тревога, требовавшая бежать, куда глаза глядят. К черту, к черту все… Один Аггатияр казался спокойным, и свет его горел по-прежнему ровно – но сидеть рядом с ним не хотелось. Не сговариваясь, я и Мих понемногу отодвигались к противоположному краю стола, пока двигаться стало некуда.