С такими мыслями я по-пластунски выползла из канавы, подняла голову, принюхиваясь, и…
- Попалась, тварь болотная!
Потеряв где-то шапку, плешивый пер на меня по снегу, как танк на дзот – неотвратимо и решительно. Веснушчатая плешь налилась багрянцем, вставшие дыбом редкие пегие волоски дрожали, топор со свистом рассекал воздух.
- Да чтоб тебе провалиться, жмотина! – от души пожелала я, пускаясь наутек.
Хорошо же день начинался: мужики и половина баб отправилась на порубки, ребятня – на реку, кататься с горок. Собаки, и те лениво дремали по дворам и будкам, а их немногочисленные оставшиеся сельчане, вроде жены плешивого, так заняты собой, что мамонта по соседству не заметят, не то что осторожную и предусмотрительную меня… К сожалению, все предусмотреть невозможно, иначе не рассекали бы мы с плешивым по селу со всей дури. Его дури, разумеется.
- Стой, стервь… хвост отрублю!
В крестце предательски захолодело. Хвост, секунду назад безупречно державший баланс, неуклюже дернулся и обвис мокрой тряпкой. Разом отяжелевшее тело по самую макушку провалилось в сугроб, лапы беспомощно задергались, вхолостую взрывая снег.
Черт, черт, черт… Немедленно соберись, иначе вправду останешься без… ну, зачем он вспомнил про хвост?!
Я неуклюже извернулась, чудом не попав под летящий мне в бок топор. Описав неширокую дугу, хвост вяло стукнул плешивого по руке.
- Попалась!.. – Красные и вспухшие от мороза пальцы скользнули по гладкой чешуе и запоздало сжались, поймав воздух. Перекатившись на спину, я взбрыкнула задними лапами. Мелкие комья снега в облаке сверкающей пыли полетели плешивому в лицо, один неожиданно метко угодил в раззявленный рот.
- Убью… кх… - Побагровев едва не до синевы, мужик вскинул топор.
«А ведь правда убьет…», - грустно подумалось мне. Горло в который раз перемкнуло от незаслуженной обиды, но в последнюю секунду я успела отвернуться. Пламя малиновой струйкой вытянулось по снегу, оставив после себя быстро замерзшую ледяную дорожку. Воспользовавшись моментом, я всем телом врезалась в оторопевшего мужичка, перекатилась через него, вминая поглубже, и вывалилась из сугроба.
На мое счастье, улица оказалась совершенно безлюдной. О том, что случится, когда сюда сбегутся привлеченные криками сельчане, даже думать было больно. Но выхода не оставалось – пока хвост вновь не стал частью организма, по сугробам я не бегун и даже не пролаза. Припадая на все четыре лапы, я заковыляла по вниз по улице.
- Куда, погань?!..
Я оглянулась: плешивый, наконец, вырвался из снежного плена и, оскальзываясь, тяжело затопал следом. Вездесущие вороны следовали за ним короткими перелетами, как видно, не оставляя надежды на поживу. Полубегом-полуползком мы миновали пустынный торг и поравнялись с нарядной, но совсем неживой церквушкой. Не удержавшись на раскатанной дороге, я звучно шлепнулась на пузо и заскользила по набирающему крутизну склону к пристани. Через секунду из-за паперти выскочили три или четыре брызжущих слюной пса и рванули за мной.
Едва успевая рулить непослушными лапами, я выкатилась на обледенелые мостки и кулем ухнула вниз на толстый речной лед. От удара перехватило дыхание, перед глазами поплыли желтые и синие пятна. Подхваченное теплой волной сознание комком невесомого пуха поплыло в звенящую голубую высь…
По змеиному телу пробежала легкая дрожь, и оно без всяких усилий приподнялось и заструилось прочь от берега, слаженно перебирая согнутыми лапами. Хвост плавно изгибался, удерживая равновесие.
Искристое солнце стреляло в глаза, отскакивая от темных проплешин между невысокими снежными заносами. Ветер задорно свистел в ушах, заглушая яростный собачий брех и испуганно-восторженные детские вопли.
Не замедляя хода, я повернула голову: собаки пушистыми серо-коричневыми комками сновали у пристани, а ребятня, окружив плешивого, наперебой тыкала в меня пальцами. Кое-кто посмелее швырял вслед снежками.
- Человечешшшшшки… - презрительно прошипела я, отворачиваясь.
Прорубь показалась впереди – стылое оконце в сизых наплывах тонкого льда. При взгляде на нее сердце всякий раз уходит в пятки…
Чуть притормаживаю, делаю глубокий вдох и…
1.2
Вода бьет по глазам шипуче-красным, будто вспененная кровь.
Сквозь алую мглу ничего нельзя разглядеть, кроме бешеного роя пузырей, рвущихся вверх, к расплывающемуся медузой солнечному пятну. Постепенно его свет тускнеет, и красная муть выцветает до темно-розовой, потом серой слоистой взвеси… Наконец и та оседает, оставляя меня в черной хрустальной бездне, мертвенно-холодной и неподвижной, как могила.