Ракитник кончился, открылось поле, вкривь и вкось прорезанное неопрятными серыми щетками засохшей травы, торчавшими из-под желтоватых снежных наносов. Порывами налетал ветер, с шорохом перегонял поземку, лед под лапами вторил ему тонким протяжным свистом и едва ощутимым потрескиванием. В сизо-коричневой толще стаей застывших медуз виднелись плоские воздушные пузыри. Я в очередной раз оглянулась и напомнила:
- Десять шагов! Если что, живо назад!
Мих раздраженно дернул рукой, поудобней перехватил ремень салазок.
Далеко отойти не успели. Сначала я всем телом ощутила движение, а через секунду за спиной раздался звук, похожий на раскатистую отрыжку, и почти сразу – треск. Резко обернувшись, я с облегчением увидела, что Мих пятится, толкая спиной салазки, а уж потом разглядела растущую мокрую коричневую полосу между нами.
- Все, уходите! – В подтверждение я с силой махнула лапой. – Назад! Быстро!
Сама распласталась по льду и не двигалась, пока не убедилась, что до кустов они добрались благополучно. Только после этого отвернулась. Вот и все, ребята, прощайте! Если вдруг встречу ваших родителей, скажу, что у вас все хорошо и вы очень их ждете…
Крик за спиной заставил подпрыгнуть сердце:
- Илька! Куда?!..
Все внутри оборвалось, едва ли не прежде, чем я увидела, как он бежит к полынье – глупый упрямый колобок. От страха позвоночник свело, как перетянутую пружину, и, развернув, метнуло меня навстречу в обгон всякой здравой мысли:
- Стой! Замри!!
Он остановился, растопырив ручонки, не сводя с меня больших удивленных глаз. И тут лед под нами окончательно проломился…
Мутно-бурая взвесь ударила по глазам, затекла в рот, ноздри, уши. Сквозь нее ничего нельзя было разглядеть, кроме бешеного роя пузырей, вьющихся вокруг. Я нырнула под них, с надеждой поворачивая голову, краем глаза выцепила пятно, темнее прочих, камнем идущее вниз, и рванулась следом. Быстрее, быстрее, еще быстрее…
Как же здесь глубоко! И холодно, очень холодно.
Вот пятно уже передо мной, обретает знакомые очертания. Рывком настигаю его, хватаю за шиворот… Но что это? В руках у меня осклизлая коряга, на коряге – Илин тулуп. Бред? Морок? Пальцы разжимаются, и коряга исчезает в темноте, ледяной и недвижимой, как могила.
Света не видно. Вокруг одна лишь черная бездна.
Воздуха больше нет.
Грудь сдавливает все сильней, в висках гулко пульсирует кровь – все чаще и громче.
«Ты должна научиться дышать водой».
Должна? Поднимаю голову. Опускаю голову – повсюду чернота. Кто скажет, где у нее верх, где низ?
Мое тело уже не чувствует холода. Стук сердца становится тише.
«…научиться дышать водой».
Делаю вдох...
Глава 3
Никто не станет разыскивать скрытые добродетели.
О. Бальзак
-… от чудо-юдо какое. Послал же Вышний напасть…
- Отчего ж напасть, куманек? Оно ин дохлое.
- Мети, помело! Не в твои лесы принесло этакую гадину.
- А хоть бы в мои! Уж я б не оплошал.
- Ой, молчи!
- Да вот не смолчу!
- Молчи, говорю!
…где я? …что происходит?
- Смолчал? А вот теперь скажи, что ж делать-то? Небось, и пяти свечей белых в храме оставить мало будет, все одно не отмолишься.
- А ты погоди, погоди. Слыхал, дружинные княжьи по лесам забегали? Говорят, лихого зверя ловят…
- Да мне что с того?
- Сам подумай, что за зверь такой, коли на него дружину поднимать надобно?
- Этот, что ли? Да думается, мелковат будет.
- Может, и так. А вдруг сгодится? На кол насадим, отнесем воеводе ихнему. Скажем, сами завалили – пусть награду, какую ни есть, дают.
Что… что? Кого они собрались сажать на кол?
- Нет, нетолково. От княжьих дождешься прибытку – кулаком по загривку. Как бы самому откупаться не пришлось.
- Слабоват ты, куманек, на поджилочки.
- Зато ты на голову крепок, аки колода дубовая! Вот дать бы по ней, ин ничего, кроме звона, не услышишь!
- Погоди, погоди, дай еще подумать!
- Ну, думай.
- А давай шкуру с чуда-юда этого снимем и купцу Нефеду продадим? Нефед – мужик свойский, болтать не станет. Опять же, и ему, и нам прибыток.
- Шкуру, говоришь?
- Чего нет? Зверь редкий, шкура, глянь, крепкая, ладная. Чешуйка к чешуйке… Да за такую, небось, и меры серебра мало будет!
- Меры, говоришь?
- Ну, на торгу и больше бы взяли, а из Нефеда, дай Вышний, хоть половину вытянуть.