- Свят-свят-свят, – задумчиво пробормотала я, провожая его одним глазом. Нет, не зря я не любила весленьскую землю. Нечисть тут совсем обнаглела, средь бела дня шастает по городу, как у себя дома.
Моя охрана бродила вокруг, пристраивая сани поудобней, распрягая лошадей и между делом гоняя любопытных. Людей на площади понемногу прибывало. Мужики в тулупах и полушубках, скрипя надетыми на валенки лаптями, степенно прохаживались поодаль. Женщины, закутанные до самых глаз, словно матрешки, держались ближе к лавкам, поглядывая в нашу сторону. А вот кто себя точно не сдерживал, так это вездесущая ребятня, в компанию которой неведомым путем затесался пьяненький мужичок в распахнутом кожухе и порванной шапке. Этот, бочком подбираясь дружинникам, громко шмыгал лиловым носом, пускал из левого глаза мутную слезу и с надрывом вещал:
- Вам жизнь и здравие, люди добрые… Веселье у вас, пирование, а мне чего ж? А мне ничего. Околевать пора, а я все ж погожу… Нет радости в жизни у меня! Вот ты, дружинный, хоть целую серебряную важку мне дай, а все ж не возрадуюсь.
- Иди отседова, брехло, голь кабацкая, – отталкивал его Хват. – Гляди, змею скормим, коли не побрезгует.
Еще как побрезгую!
В очередной раз получив по шее, пьянчужка отшатнулся и едва не рухнул под ноги незнакомому мне дружиннику – суровому, плечистому, длиннобородому, вылитому дядьке Черномору с картины художника Билибина.
- С дороги! – рявкнул «Черномор», гневно зыркая по сторонам. Собравшаяся у помоста толпа заволновалась, раздвинулась, и по образовавшему проходу расписными крутобокими челнами проплыли новые гости. Похоже, я все-таки сойду за свежую новость – вон, не успели вещи распаковать, а такой ажиотаж вокруг.
Первым во вновь прибывшей процессии… нет, не плыл, а живо подскакивал на толстых коротких ножках облагороженный и откормленный вариант недавнего пьянчужки. Полы нарядной, крытой бархатом шубы с бобровым оплечьем были уже прилично изгвазданы в снегу, высокая шапка съехала на затылок, из-под кудрявых, как у барашка, волос блестели осоловевшие глазки. Не знаю, что за день сегодня такой праздничный, из-за чего отдельные граждане, даже официальные лица позволяют себе ходить с утра практически на бровях? Новый пьяница, ничуть не хуже прежнего светя румяными щеками и блестящим, как перезрелый помидор, носом, в три прыжка подскочил к боярину Бермяте и с размаху обхватил того короткопалыми ручками.
- Здрав буди, друг сердешный! – возопил он, пытаясь облобызать боярские щеки, но никак до них не дотягиваясь. – Ох, соскучился я…
- И ты здрав будь, посадник, – с каменной физиономией бывалого дипломата Бермята бестрепетно наклонил голову.
- Ох, соскучился, – повторил довольный посадник, охлопывая друга по плечам. – Ох, соскучился-а-а…
- Да что за печаль у тебя такая? – Боярин внимательно посмотрел поверх посадниковой шапки, и я, проследив за его взглядом, беззвучно охнула.
В голове всплыл любимый анекдот нашей биологички Люды Ктошевич про коровье стадо и двух быков на горе: «Давай, давай, – говорит первый бык, – быстрее спускаемся вниз и сначала вон ту рыжую, потом ту черную, потом вон ту пятнистую»… «Нет, – отвечает ему второй матерый бычара, – мы медленно спустимся с горы и медленно покроем ВСЕ стадо».
Вот так медленно, вальяжно, с чувством собственного безусловного превосходства подходил к саням второй гость, и сразу делалось понятно, кто главный бык в этом стаде. Таким, как он, очень хочет быть наш школьный завуч. Хочет, но не может – харизма не та, фактура подводит… А у здешнего товарища с фактурой полный порядок, как говорит Люда Ктошевич: размножать и размножать. Распахнутая соболиная шуба открывала мощную шею и грудь, на которой при каждом движении трещало серебряное шитье красного кафтана. Длинные темные волосы роскошной волной струились из-под шапки на широченные плечи, а обволакивающий взгляд глубоких черных глаз даже меня вогнал в краску, что уж говорить обо всех остальных. Толпа колыхнулась и придвинулась ближе, в ней отчетливо зазвучали томные женские вздохи.