«Мыслю, следовательно, существую. Декарт не соврал».
Выходит, сейчас я то, о чем думаю? В таком случае, о чем следовало подумать в первую очередь?
- Марина Алексеевна! Вы что о себе возомнили? – Будь у меня ноги, наверняка подпрыгнула бы от неожиданности. Скажите на милость, откуда здесь взялась наша директриса? – Учебный год начался, а вы бродите не известно, где. Вы готовы к последствиям? Вот что я вам скажу, милочка – умирайте, сколько хотите, только в свободное от работы время! Иначе, к моему большому сожалению, я буду вынуждена принять меры. Вы понимаете, что ни один педагог с таким отношением к работе не может задержать в нашем коллективе надолго?!
- Я понимаю. – Будь у меня голова и руки, непременно взяла бы под козырек. – Разрешите выполнять?
- Выполняйте. – Светлый слегка одутловатый лик директрисы с подозрительно сощуренными глазками понемногу стали заволакивать алые облака. – Пока что мы на вас рассчитываем…
«Явойль!» – хочу ответить я, но не успеваю.
Алый мир расплывается, как краска в стакане воды, и стремительно уносится ввысь.
По залитому багровым огнем небу плывет летучий корабль, похожий на птицу с оперением цвета старого золота. И залитое слезами бледное мальчишеское лицо над его бортом – словно растекшийся мазок, оставленный неумелой рукой.
- Будь ты проклята, змея… Все из-за тебя!
Что ты делаешь, Уле? Остановись! Моя смерть не вернет тебе побратима… теперь, как тогда, я не успеваю сказать ни слова. Но, уже падая, в одно мгновение успеваю зацепиться за чей-то пронзительный взгляд над плечом молодого аска – и глаза, глядящие на меня, кажутся мне знакомыми и чужими одновременно.
Кто ты такой? Чудовище из моего сна? Человек с чужим лицом, найденный мною на свою беду? Что тебе от меня надо?
Гул медвежьей пляски заглушает даже мысли:
Топ-топ! Во поле гора.
Топ-топ! Да в горе нора…
Удар о воду вышибает из меня дух и обжигает тело, будто огнем. И вновь ничего нельзя разглядеть, кроме алой мути и бешеного роя пузырей, рвущихся вверх. Я смотрю на них широко раскрытыми глазами. В ушах отдается стук собственного сердца – слабый и неровный поначалу, он постепенно крепнет, становится ровным и уверенным. Э, нет, я еще жива! Я могу выплыть. Я обязательно выплыву… надо только сделать усилие. Один взмах непослушными руками – и поверхность воды, вот она, совсем рядом!
Холодные жесткие руки сжимаются вокруг моих запястий, словно кандалы, и с силой тянут вниз, в бездонную черноту. Свет гаснет, воздуха больше нет.
«Ты должна научиться дышать водой».
Передо мной в ледяной темноте колышутся длинные цепкие пряди водорослей… нет, не водорослей – волос. Сквозь них мутными синеватыми пятнами проглядывают два женских лица. Одно уже совсем близко – приоткрывает черный рот, щерит мелкие острые зубы. Дивные русалочьи очи прямо напротив моих глаз.
«…научиться дышать водой».
Мое тело почти не чувствует холода. Стук сердца становится тише.
Делаю вдох... Ледяная вода заливается в рот, забивает ноздри, больно простреливает переносицу. Беззвучно вскрикнул, я бьюсь, словно рыба в сетях, но с каждым вынужденным глотком боль внутри становится нестерпимей. А потом острый железный обруч, стягивающий мне грудь, внезапно лопается, и я, разрывая кожу на запястьях, с силой стряхиваю с себя чужие руки и выдыхаю большой шар мутно-голубого огня. Вода вокруг мгновенно вскипает, но я успеваю взмыть вверх, оставляя за собой тонкую, как бумага, пустую человеческую оболочку. И холод остужает уже не кожу, а гладкую коричневую чешую в мелких зеленых разводах. Мне всегда нравился этот цвет и эти узоры, так похожие на яшмовую мозаику…
Тонкие бледные лучи простегивают воду, расплываются голубоватыми бликами. У самой поверхности колышутся длинные бороды тины. Вода звонко плещет о камни, из-под низкого гранитного козырька тянет стылостью и сосновой хвоей. Я в своей пещере? Опять?
- Здластвуй! – растопырив пухлые ручки, на камне маленьким сдобным русаленком лежит Иля и внимательно смотрит на меня блестящими голубыми глазами. – Ты велнулась?
От одного его вида внутри становится теплее. Наполовину высунувшись из воды, я осторожно щекочу подвернутым когтем его мягкую щечку.
- Привет, колобок! Как ты сюда закатился?
- За тобой плишел, - с тихой важностью сообщает малыш и, ловко съерзнув с камня, топает по гравию к лазу в дальнем конце пещеры.
- Стой! Ты куда? – спохватываюсь я. – Там же лес, холодно, а ты… Смотри, ты и тулуп где-то посеял. А ну-ка, стой!
Темнота в углу гуще и рыхлее, чем мне помнится – будто черный снег, прошитый тонкими иглами морозной свежести. Не останавливаясь, Иля с разбегу ныряет в нее, как в сугроб, я – за ним. Непослушные лапы едва шевелятся, тело от головы до кончика хвоста охватывает странное жжение, от которого чешуя вдруг начинает лопаться и отлетать… Руки и ноги вдруг оказываются спеленатыми какой-то мокрой и вязкой тяжестью.