Через минуту снаружи в дверь осторожно постучали, и смутно знакомый мужской голос негромко произнес:
- Марина, не бойся. Впусти меня, давай поговорим.
6.4
Проглотив заученный с детства ответ: «Никого взрослых нет дома», я круглыми глазами уставилась на дверь. Мне снова чудится, или змей заговорил человеческим голосом? А может, не змей вовсе, а упырь какой-нибудь? Это ведь типично упыриная тактика: скрестись и умолять снаружи, прикинувшись родственником-знакомым, до тех пор, пока размякшая жертва сама не пригласит вражину в дом. Алексей Толстой и его семья вурдалаков соврать не дадут… Но откуда упырю знать, как меня зовут?
Через силу сглотнув, я приотворила внутреннюю дверь и опустилась на высокий порог. Если это упырь, значит, будет ныть всю ночь, кол ему в сердце. А если все же змей, тогда что? «В подпол и запереться», – опять вылез внутренний голос, и под ложечкой тоскливо засосало. Сколько я продержусь в том подполе, зимой, в одной рубашке, почти босая? Нет, пассивное ожидание – кто кого пересидит – это не выход.
От холода или от напряжения меня начало потряхивать.
- Э… м-мы з-з-н-наком-мы? – хрипло вопросила я, стараясь не так отчетливо стучать зубами.
- Встречались уже, – прозвучало в ответ.
«Где, в моих видениях?» – чуть не ляпнула я, но вовремя прикусила язык. Беседовать с видениями – это, знаете ли, симптоматично, а надо верить, что я все-таки в своем уме, путь и не очень ясном.
- А… о чем н-нам разговарив-в-вать?
Снаружи протяжно вздохнули:
- Может, и не о чем. Может, будет, о чем. Впусти, сделай милость.
- Чт-т-то-то не хочется, – честно призналась я.
- Я тебя и пальцем не трону. Хочешь, побожусь?
Даже так?
- Побожись. – Из сеней я, конечно, ничего не увижу, но вряд ли местная нечисть настолько продвинута, чтобы пользоваться подобными методами убеждения.
- Перед лицом Отца нашего небесного, и Сына Его, и Духа Свята обещаю – ничем тебя не обижу. Да будет так.
Вот интересно, он там действительно крестится? Я задумчиво потерла лоб и наконец решилась:
- Л-ладно, заходи, но ес-сли обманешь…
Засов кое-как поддался, а вбитый в дверную скобу ухват заклинило напрочь. Подергав его, поскребя ногтями, попинав пятками так и этак, я в растерянности отступила. Как у меня вообще получилось настолько крепко его задвинуть?
- Э… знаешь, вид-димо, нам все же не судьба п-поговорить…
Низкая дверь рывком отворилась, с треском переломив полированную рукоять. Ноги сами внесли меня в избу, за стол, уставленный разнокалиберной утварью, и уже там, отгородившись бочонком, я обнаружила, что крепко сжимаю в руках железный светец.
Снаружи протяжно заскрипели дверные петли, в сенях несколько раз громко топнуло, внутренняя дверь медленно отошла, и через порог, пригибая голову, переступил человек. Выпрямился, обводя избу чуть прищуренным взглядом, обнаружил меня в укрытии и, кажется, слегка улыбнулся.
- Ну, здравствуй.
Я глядела на него во все глаза.
- Т-ты… Лазарь?!
- Узнала-таки.
- Нет… нет-нет! – Я потрясла головой. Разглядеть что-то в полутемной избе было затруднительно, может, стоит списать все на плохую освещенность? – Я… ты… Ты, что, правда он? Который из двух?
Гость непринужденно развел руки.
- А который тебе больше нравится?
Я с силой выдохнула, несколько раз моргнула и внимательно всмотрелась. Стоящий посереди избы человек ничем не походил на малахольного ватажника, когда-то вытащенного мной из-под коряги, еще меньше он напоминал веселого языкастого дружинника. Однако это был именно он, и тот, и другой, я это знала, чувствовала, как самое себя. Исходная точка множества отражений всегда останется одной и той же, не важно, насколько кривыми и непохожими получатся ее зеркальные личины, какой у них будет рост, возраст, цвет волос, черты лица… Странное дело, именно они всегда казались мне зыбкими, полустертыми, будто смятые наброски. Я никогда не могла хорошенько разглядеть их, но того, кто скрывался за ними, ощущала всегда, раньше слабее, а сейчас слишком уж отчетливо.