- Здравствуйте, – вежливо кивнула я фигуре в зеркале. И скорчилась, зажимая уши, от пронзительного, разрывающего мозг вопля.
8.2
Мизансцена была знакома до боли, а вот в обстановке и персонажах наблюдалась неожиданная новизна. Как будто я вдруг перенеслась в родную школу и стою в директорском кабинете – только в непривычной для себя роли двоечника, застуканного в классе за приклеиванием фотографий обнаженных красоток к портретам Пушкина и Карамзина. Стены вокруг украшают не дипломы в рамочках и не фотографии директрисы в обнимку с известными людьми, а росписи ярчайшими цветами и золотыми звездами по глубокому синему фону; на полу вместо потертого линолеума – наборная мозаика из чугунных и бронзовых плашек. Место необъятного директорского стола занято высокой подставкой для книг явно красного дерева с позолоченными рельефными вставками. А потертое дерматиновое кресло, в котором наша директриса восседает, будто на троне, сменил самый настоящий трон – тоже деревянный и резной, отполированный так, что у местных мух наверняка разъезжаются лапки. Несмотря на грозовую напряженность обстановки, я то и дело ловила себя на желании повертеть головой по сторонам, пройтись и потрогать руками все, до чего смогу дотянуться. В моем мире подобную обстановку можно увидеть в лучшем случае в музее, но никак не в реальной жизни, где люди живут, спят, едят и работают… И только суровые взгляды местной стражи не давали мне выпасть из той самой реальности.
Стража, кстати, тоже была как на подбор – два высоких ражих молодца, похожих, словно близнецы, в одинаковых темно-синих шелковых кафтанах с кольчужной подстежкой, с короткими пиками в каменно-недвижимых руках. Чувствуется, что к набору в местную гвардию местный призывной пункт относится со всей тщательностью – от обоих так и веяло элитной породой. Наверное, и родословную с них требуют длиннее списка в моем классном журнале, и где-то имеется специальный фигурный шаблон, в который претендент должен идеально вписаться по росту и ширине плеч... Косясь на них, я ощущала зуд в кончиках пальце, до того хотелось зарисовать эти соколиные профили под небольшими тюрбанами, красиво намотанными на высокие остроконечные шлемы.
Но все же центральными персонажами были не я, и не они, и не стоящие вдоль стен статисты, своей неподвижностью и яркостью одежд походившие на детали настенной росписи. Нет, роли директора и завуча по воспитательной работе здесь исполняли двое, словно сошедшие с византийской мозаики какой-нибудь эпохи Комнинов – сидящий на троне холоднолицый мужчина лет тридцати, с аккуратно подстриженной бородой и идеальными волнами темно-русых волос до плеч, и молодая женщина, примостившаяся рядом на низком стульчике. Но если местный владыка, несмотря на горделивость осанки и будто приросший к голове золотой с жемчугом венец, производил впечатление пусть не простого, но все же человека, то его соседку хотелось водрузить на постамент из облаков и любоваться на нее издали, как на Сикстинскую мадонну. Она и вправду была необыкновенно хороша – невысокая, на удивление ладная в белом парчовом платье с жемчужным оплечьем, с белым шелковым покрывалом на высокой короне собственных золотых волос, с идеально ровным овалом бело-розового лица и огромными иконописными глазами под тонкими дугами бровей. Свет, падавший из узких окон, окутывал ее сиянием, словно церковный образ, на нее смотрели с благоговением, а женщина всем своим спокойным и слегка отрешенным видом как бы говорила: «Смотрите сколько угодно, ничто земное меня не касается».
Я устало шевельнула связанными за спиной руками и через силу отвела взгляд. В последнее время мое эстетическое чувство просто избаловано лицезрением всяческих красот: то прекрасный и смертоносный змей на фоне зимнего пейзажа, то сияющий богатырь в ледяном гробу, а теперь, вишь, краса-девица в обстановке моей художественной мечты. Прямо не знаешь, за что хвататься, за кисть или за голову, что делать, восхищенно ахать, или удирать, сверкая пятками?.. Но в данный момент за меня уже все решили, потому оставалось лишь переминаться на месте, украдкой поглядывать по сторонам и пытаться угадать, о чем ведут беседу местные шишки. Увы, их языка я не понимала даже отдаленно, а приставить ко мне переводчика никто почему-то не распорядился.
Вообще-то и без перевода было ясно, что речь обо мне. Несанкционированное проникновение в личные покои той самой красавицы-девицы вызвало смятение у дворцовой стражи. И сейчас, похоже, именно ее бледный глава пытался слиться со стеной под раздраженным взглядом местного владыки. Последнего, судя по всему, оторвали от важных государственных дел, и то, что он от них пусть без особой охоты, но оторвался, заставляло задуматься. С какой стати царю (или кому-то аналогичного ранга) самолично заниматься мелкими вторженцами, вроде меня, если на это у него имеется главный охранник дворца с целым штатом молодых и прекрасных витязей? И почуму вдруг мелкого вторженца тащат не в сырую темницу, а сразу в царские покои?