Наша семья тоже начала готовиться к эвакуации. Совсем рядом шли упорные бои. Собрав необходимые вещи, мы пришли к поезду и вечером покинули Городницу.
В вагоне было тесно и невыносимо душно. Не переставая хныкали дети, плакали женщины.
Днем и ночью над нашим эшелоном кружили вражеские самолеты, обстреливали нас из пулеметов, бомбили. Нам часто приходилось покидать вагон и убегать в степь.
Только во время дождя и большой грозы в вагоне наступало спокойствие: самолеты не появлялись.
На остановках я выскакивал из вагона первым. Какая бы очередь ни образовывалась возле колонки или колодца, я всегда успевал набрать воды. За это меня любили в вагоне.
Но вскоре нам пришлось расстаться...
Как-то раз мы остановились на небольшой станции. Почти все, кто мог, высыпали из вагонов. Схватив большой чайник, я побежал к колонке. Но только успел набрать воды, как вдруг из-за туч вылетели вражеские самолеты, Услышав страшный свист бомб, я бросился в привокзальный сквер и залез под густой куст. Вокруг раздавались оглушительные взрывы. Вздрагивала земля, звенело в ушах. Вдруг я ощутил резкую боль в левой ноге, почему-то вскочил и опять упал...
Когда немного стихло, откуда-то пришли санитары. Забинтовав ногу, они положили меня в машину и куда-то повезли.
НА ФРОНТ
Сообщения Совинформбюро были тревожны: наши войска оставили Житомир, Коростень, Бердичев... Тяжелые оборонительные бои шли за столицу Советской Украины — Киев.
Село, где я лежал в больнице, готовилось к эвакуации. Поздним вечером главврач, в последний раз осмотрев мою ногу, разрешил снять повязку и ходить без палки. На месте саднящей раны, не дававшей мне покоя, образовался широкий красный рубец. Я снова был здоров! Но вот беда — остался я без родителей: эшелон, в котором они уехали, разбомбили. Об этом мне накануне отъезда сообщили в милиции, куда я обратился с розыском.
На рассвете я уже ехал с колхозниками к железнодорожной станции. Сидя на последней подводе рядом с пожилым колхозником, я представлял себе, как буду пробираться на восток, раздумывал о своей будущей жизни на Урале, в детском доме, куда меня направила милиция. Но меня не покидали печальные думы о родителях, о родной Городнице...
Старый возница, помахивая в воздухе лозиной, покрикивал на волов:
—Гей, гей, крутороги, поспешайте по дороге! — Заметив, что я чем-то озабочен, старик спросил: — Откуда ты, сынок?
Из Городницы, дядя.
А где же та Городница?
Там, на речке Случ,— ответил я и показал рукой на запад,— недалеко от Новоград-Волынска. Там уже фашисты.
Может, уже сожгли, сынок, твою Городницу,— печально глядя на зарево, которое виднелось на западе, сказал старик и тяжело вздохнул.— Всё, звери проклятые, сжигают...
Отвернувшись, я прикусил губу и ощутил, как по щеке покатилась слеза. Жаль Городницу...
Старик смолк. Он, должно быть, понял, что нелегко мне вспоминать родные места. Однако молчать было невозможно, и старик заговорил снова:
—Не горюй, сынок. Свет не без добрых людей — не пропадешь. Еще вернешься в свою Городницу.— Он ласково погладил меня по голове заскорузлой ладонью.
От его слов и теплого прикосновения пропахшей махоркой и землей руки настроение у меня поднялось. Повеселел и старик. Помахивая кнутом, он прикрикнул:
—Цобе, круторогий, не сворачивай с дороги!
Когда приехали на станцию, то почти сразу услышали где-то за семафором паровозный гудок. На перроне собралось много народу: все были подготовлены к длительному и небезопасному путешествию на восток. И я решил ехать с ними. Но поезд, поравнявшись с вокзалом, протяжно загудел и, не останавливаясь, помчал дальше. Вагоны были переполнены: люди облепили даже крыши, подножки, буфера.
Из-за горизонта начали надвигаться черные тяжелые тучи. Вскоре они заволокли все небо. Стало темно и тихо, только изредка пробегал по перрону свежий ветерок. Сначала где-то вдали, потом совсем близко ударил гром. Первые капли дождя звонко забарабанили по железным крышам.
Я с трудом протиснулся в помещение вокзала.
Тут было тесно и душно. Все скамьи и стулья были заняты, и мне пришлось стоять. Вскоре заболели ноги. Ужасно хотелось спать.
Я залез под скамью. Но заснуть не пришлось: холодный цементный пол, тревожные мысли отогнали от меня сон.
Всю ночь, лежа под скамьей, я думал о страшной войне, о своих родных. Ни на минуту не мог закрыть глаза на меня летели самолеты с черными крестами на крыльях, я видел пылающие поезда, изувеченные трупы людей, пожарища... Страшные картины войны терзали мою душу, я метался, словно меня укусила змея.