Мать устроила так, что общительность Ренуара в Колеттах не пострадала. Построенный ею дом был достаточно просторен, чтобы к нам могли приезжать многочисленные друзья. Дом стоял напротив старой фермы, которую она оставила нетронутой. Возобновились субботние обеды с отварной говядиной, как это было в Замке Туманов, с той разницей, что Ривьеру, Воллару, Дюран-Рюэлям и новым друзьям вроде Мориса Ганья, детям исчезнувших друзей, таких как Мари и Пьер Лестринге, приходилось проводить пятнадцать часов в вагоне, а не просто взбираться пешком по склону Монмартра. Но более всего помогло моей матери сохранить вокруг Ренуара атмосферу деятельной, необходимой для него жизни то, что сама она осталась крестьянкой до мозга костей. Маслины окапывали, поливали, обрезали как раз настолько, сколько было нужно для их благополучия, но так, чтобы патрон не слишком жалел, что их чересчур обкарнали. Померанцы окуривались, были посажены сотни мандариновых деревьев, два виноградника. Выращивались овощи, был построен курятник, мать завела птицу. Для всех этих работ пришлось нанимать людей. Собирать померанцевый цвет приходили девушки. Повсюду сновал народ, раздавались смех и песни. Такое оживление стоило почты, и Ренуар был счастлив. Во время сбора маслин приходили те же девушки и длинными палками сбивали плоды на расстеленные брезенты. Когда набирался воз, мы отправлялись с Полем и Личу на маслобойню, которая находилась на берегу Беаля, ручья, отведенного из Кань. Это была очень старая водяная мельница, с огромными жерновами, высеченными вручную из местного камня. Она пряталась от солнца в тени густых тополей с серой листвой, которую особенно любил Ренуар. Там было прохладно, а от запаха давленых маслин першило в горле. Ждать приходилось долго. Оливковое масло подвергается ряду операций, прежде чем станет пригодным в пищу. Наконец мы могли наполнить им кувшины. Это первое масло отличается особым вкусом, и местные жители называют его «первачом». Оно соломенно-желтого цвета и очень прозрачно. Помню я и кувшин из биотской глины с глазурью на медном купоросе. Отец любил писать эти кувшины. В Колетты Личу вез нас быстро, словно понимал, как необходимо спешить. Отец ждал нас в столовой, возле пылающего камина. Мы проворно начинали поджаривать хлеб, поливали маслом горячие ломтики, посыпали солью, и Ренуар первым пробовал первое масло урожая. «Пища богов», — говорил он, пока мы в свою очередь уписывали душистый хлеб.
Различные места, где с детства жил Ренуар, казалось, отвечали развитию его гения. Колетты служили превосходным обрамлением его последнего периода. Несмотря на болезнь, он нашел в себе силы заняться там скульптурой. «Под этим небом хочется видеть мраморных или бронзовых Венер, осененных листвой». Его помощниками были скульптор Рихарт Гино, потом Жимон[192].
Привожу выписку из письма Ренуара Жоржу Ривьеру, написанного вскоре после переезда в Колетты.
«…Я только что получил твое письмо и рад успеху Рене (речь шла о конкурсе певцов)… но очень занят трауром по Толстому. Итак, старик умер! Сколько будет улиц, площадей и памятников его имени! Везунчик!
Весь твой, Ренуар».
В противовес этому письму я привожу его известное предисловие к книге Ченнино Ченнини Он написал его по просьбе своего друга, художника Моттеца[193], который предпринял переиздание перевода этой работы, сделанного его отцом, художником и учеником Энгра. Разговоры о предисловии между Ренуаром и Моттецом происходили, вероятно, около 1910 года. Ченнино Ченнини родился в Тоскане около 1360 года. Это единственный художник кватроченто, оставивший нам трактат о живописи, который дает представление не только о технике того времени, но и о жизни самих художников. Ренуару было не по душе писать: при всем его восхищении методами Ченнини, он превосходно знал, что их применение в наши дни художниками, воодушевленными совсем другим духом, не может дать ничего путного. Вместе с тем ему хотелось доставить удовольствие Моттецу, не поступаясь при этом ничем из своих убеждений. Привожу самые характерные выдержки.
«Дорогой мсье Моттец
Ваше намерение переиздать перевод книги Ченнино Ченнини, сделанный вашим отцом, находит свое оправдание в сыновних чувствах, в вашем желании воздать должное усилиям одного из самых честных и наиболее талантливых художников нашего века. Одного этого было бы достаточно, чтобы вам были за него признательны… Но переиздание этого трактата о живописи имеет и более широкое значение и приходится на время, когда оно необходимо, а в этом залог успеха.
192
193