Подобно многим мемуаристам, автор[201] сознательно избирает жанр свободного повествования. Это дает ему право распоряжаться хронологической последовательностью событий и не останавливаться на творческой эволюции мастера. Он определяет задачу проделанной работы только как «частичный ответ на вопрос, который мне часто задают: „что за человек был ваш отец?“»
Для историка искусства некоторые приводимые в книге сведения могут вначале показаться недостаточно серьезными в характеристике Ренуара-художника. Мемуарист считает, что анализ произведений живописца, так же как и сократовских диалогов — дело специалиста: но разве «мы не были бы признательны свидетелю, который поведал бы нам, например, как вел себя Сократ во время приступа зубной боли?»
Жана Ренуара нельзя упрекнуть в банальности изложения: он то останавливается на философских рассуждениях своего отца, то рассказывает об излюбленных в семье кулинарных рецептах и фасонах одежды, то как истый режиссер строит броский литературный монтаж, напоминающий своей наглядностью зримые кинокадры. Однако было бы неверным сводить своеобразие его стиля только к занимательности и оригинальности. Свободные переходы от деталей к обобщениям, от описаний к выводам обусловлены внутренней логикой мыслей автора.
Данные о детстве Ренуара, его семье, окружении приводятся обычно во всех монографиях и общих трудах об импрессионизме. В книге Жана Ренуара широкоизвестные сведения расцвечиваются множеством новых любопытнейших подробностей. Мемуарист повторяет версию Воллара о дворянском происхождении деда живописца — версию, в достоверности которой никто не может быть уверен, но сам факт которой дает простор для фантазии и предположений. Он приводит отрывки из статьи Анри Югона, изучившего генеалогию рода Ренуара. Целесообразность воспроизведения такого документа бесспорна — в настоящее время доступ к газете «La Vie limousine» (1935), где были опубликованы материалы Югона, довольно затруднителен. Экскурсы автора в различные исторические эпохи — например, резкий скачок в повествовании от 1845 года (времени переезда будущего художника в столицу) к 1919-му, году его смерти, кажутся порой произвольными, прихотливыми, но они настолько конкретны и образны, что убеждают больше, чем основательные выкладки ученых специалистов.
По воле автора незначительный эпизод становится предлогом для самой причудливой игры воображения. Здесь Ренуар-мемуарист уступает место Ренуару-режиссеру. Как романтичны возникающие перед нами призраки героев Александра Дюма — а ведь они обязаны своим «вторым пришествием» лишь мимолетно упомянутой в рассказе живописца старинной улочке Аржантей, снесенной по приказу Османна…
Кинематографист, часто воскрешающий прошлое на экране, переносит этот прием и на страницы книги. Он обладает удивительным даром делать далекое — близким, отвлеченное — конкретным. Фраза, небрежно оброненная отцом в беседе, служит сыну чем-то вроде первоначального живописного наброска, который постепенно превращается в сверкающее красками полотно. История для Ренуара — это не просто сумма фактов. Это и прелесть случайного, полузабытого, того, что заставляет ощутить аромат эпохи, ее живое дыхание.
Многое в Ренуаре-живописце становится понятнее после знакомства с этой книгой. Его трудолюбие, его доходящая до педантизма аккуратность (вспомним, в каком порядке содержал Ренуар свою палитру, ящик с красками) и бережливость и в то же время его презрение к стяжательству и тщеславию, склонность ко всему естественному, непритязательному, его доброта и жизнерадостность были воспитаны с детства. Скромной ремесленной семье портного обязан Ренуар и поддержкой в выборе профессии. Здесь больше верили в непреходящую пользу ручного труда, чем в неясные перспективы капризной театральной карьеры, которой соблазнял мальчика знаменитый Гуно.
Автор подробно рассказывает о первых шагах Ренуара в роли художника по фарфору. Хотелось бы только лишний раз подчеркнуть важное значение этих шагов для формирования творчества Пьера-Огюста. Овладев традиционным, постепенно умиравшим в XIX веке ремеслом, юноша получил ценный урок на всю жизнь. Он познакомился с почти утерянными ныне навыками и рецептами, и это навсегда определило его интерес к технологической стороне живописного процесса. Не случайно на склоне лет Ренуар напишет предисловие к трактату Ченнино Ченнини. И там он, в частности, обратит внимание на печальные результаты современной промышленной специализации, которая вынудила художника пользоваться готовыми красками и заставила его утерять непосредственный критерий качества живописных материалов.