У Ренуара были многочисленные связи среди революционеров. Мы знаем о его преклонении перед Курбе. Он, однако, отказался от всякой административной должности. Снова «поплавок»! И главным образом твердое убеждение, что дело художника — писать! «Я несколько раз ходил к Курбе. Все мысли его были заняты Вандомской колонной. Счастье человечества зависело от ее падения». Ренуар пытался дать мне представление о своем знаменитом старшем друге, подражая его слегка сюсюкающему произношению: «Эта колонна нам надоела!»
Ренуар не любил задерживаться на этом периоде из-за воспоминаний о Базиле, «таком чистом, подлинном рыцаре, друге моей молодости!», а также оттого, что во время Коммуны, и особенно после «злоупотребляли расстрелами». Он слишком любил жизнь, чтобы его не отвращало видение смерти. «Славные ребята, полные добрых намерений, но нельзя же повторять Робеспьера! Они отстали на восемьдесят лет. И зачем сжигать Тюильри? Дворец никому не мешал и не был такой „подделкой“, как те, что мы видим теперь».
Коммуну разгромили. В Париж вошли версальцы. На смену казням реакционеров пришли казни народных трибунов. «Единственная казнь, которую я допускаю, это казнь Максимилиана в картине Мане[80]. Красота черных пятен оправдывает грубость сюжета». Курбе был арестован и поговаривали об его расстреле. Не спасло ли его вмешательство князя Бибеско, которого предупредили друзья художника? Вероятно. Прежде чем расстаться с Коммуной, приведу еще одно высказывание Ренуара: «Это были сумасшедшие, но в них был тот огонек, который не затушишь». Ренуар не дожил до того, чтобы увидеть, как маленький огонь превратился в огромное пламя.
В наших разговорах редко упоминалось кафе Гербуа, где после 70-го года собирались молодые художники, группировавшиеся вокруг Мане. Зато очень часто говорили о кафе «Новые Афины». Поль Сезанн-сын сводил меня туда перед войной 14-го года. Сутенеры и проститутки с площади Пигаль заменили Мане, Сезанна и Писсарро. Я пытался представить себе, как, приведенный туда своим братом[81] Ван-Гог[82] усаживается за стол, за которым Гоген[83] и Франк Лями страстно спорят о живописи. Было трудно вообразить бородатые, горящие убеждением лица молодых художников прошлого века, на месте бритых, напыщенных и вместе с тем озабоченных лиц новых посетителей. Наступил полный упадок. Последней попыткой спасти кафе был розыгрыш «моноприза» стриптиза. Двадцать обнаженных девиц — за стоимость билета в кино. Бедняги демонстрируют перед посетителями свои несвежие прелести как раз там, где собирались представители французской школы, которая одухотворяла наготу, освободив ее от малейшей примеси распутства. Иногда я невольно думаю: «Что, если бы отец это видел?» Но воспоминание о нем тотчас ставит все на свое место. Я отлично знаю, что бы он сказал: «В помещении сквозняки. Эти милые девицы простудятся».
В период, предшествовавший женитьбе, куда больше, чем страстные споры в «Новых Афинах», Ренуара занимали приемы у Шарпантье. Знакомство с ними уже состоялось, раз портрет матери Шарпантье был написан в 1869 году. Однако страх «прослыть за карьериста, пробивающего себе дорогу», удерживал его от посещения этого дома. Возобновление отношений последовало за выставкой, устроенной моим отцом, Бертой Моризо[84] и Сислеем спустя несколько лет после войны в особняке Друо. Берта Моризо была свояченицей Мане, дружившего с Шарпантье. Унося с выставки картину Ренуара «Берег реки с рыболовом», которую он купил за сто восемьдесят франков, Шарпантье настоял на том, чтобы отец приходил на вечера, которые сделали салон мадам Шарпантье известным. Он заслужил свою репутацию. Эта подлинно светская дама сумела воссоздать дух салонов Старого Режима. Мопассан, Золя, Гонкуры, Доде были постоянными посетителями этого дома. Иногда в нем появлялся сам Виктор Гюго. В живописи Шарпантье отдавал предпочтение «непримиримым», еще до того как они стали импрессионистами. Среди политических деятелей тут бывали Гамбетта[85], Клемансо[86], Жеффруа[87] — все, кто были противниками Империи и Мак-Магона[88]. Шарпантье основал газету «La Vie moderne», поручив ее издавать, редактировать и составлять моему дяде Эдмону; основной задачей газеты была защита молодой живописи. Шарпантье помог открытию галереи, где могли выставляться картины импрессионистов. Однако затея оказалась чересчур убыточной и галерею пришлось закрыть.
80
81
82
83
85
86
87
88