В эти трудные годы Моне не только внушал своим товарищам, и особенно моему отцу, веру в будущее. Он познакомил их с коммерческими принципами, на которых основывается существование живописи в нашу эпоху. Я пытаюсь передать суть его мысли, как излагал мне ее отец: железные дороги заменили частные экипажи. Теперь никому не придет в голову отправиться в Лион в коляске! Почему же художники хотят покровительства меценатов, тогда как их больше не существует? Что может извлечь художник из своего покровителя? В лучшем случае изредка заказ на портрет, который позволяет нам протянуть неделю, после чего возобновляется жизнь впроголодь. Так же как мы путешествуем по железным дорогам с огромными вокзалами и мягкими вагонами, которые оплачиваются сотнями путешественников, точно так же мы должны продавать свои картины торговцам, чьи роскошные заведения будут оплачиваться сотнями клиентов. Время мелкой частной продажи, частного обмена прошло. Мы вступили в эру оптовой торговли. И пока наши маршаны занимаются любителями, мы будем писать далеко от Парижа, всюду — в Китае, в Африке, где угодно, там, где мы найдем мотивы, которые нас вдохновят.
Импрессионисты отлично знали, что единственным крупным коммерсантом, способным постоять за их живопись, был Дюран-Рюэль. Мой практичный отец добавлял, что он, вероятно, был единственным, кто интересовался ими. Сложившуюся ситуацию можно было выразить в нескольких словах: либо предоставить защитнику своего рода монополию, либо продолжать рыскать за покупателями, со всеми неизбежными разочарованиями, присущими профессии посредника. Ренуар понимал, что первый, впрочем, неизбежный выход открывал дверь спекуляции. Мужество такого смелого торговца, как Дюран-Рюэль, неизбежно делало его спекулянтом. Не предпринял ли он десять лет тому назад попытку скупить все картины Теодора Руссо? При новой системе монополизировавшие товар маршаны могли по своему желанию повышать или снижать на него цены. Чтобы влиять на рынок, было достаточно открыть или закрыть шлюзы. И кто знает? Возможно, любители начнут покупать картины ради выгодного дела, а не с тем, чтобы повесить их в столовой для собственного удовольствия. «Что из этого? — возражал Моне. — Не важнее ли всего продолжать наши поиски?» Впрочем, аргументы за и против растрачивались впустую. Система уже входила в силу, и именно Полю Дюран-Рюэлю было суждено вдохнуть в нее творческие силы, о существовании которых и не догадывались. Он стал изобретателем новой профессии. Его коммерческий гений вкупе с творческим гением художников придал Парижу артистический блеск, непревзойденный со времени итальянского Ренессанса.
Импрессионисты считали развитие фотографии важным фактором современной жизни. Их друг Шарль Кро[107] находил ее применимой для изучения проблем разложения света и дальнейшего расширения опыта импрессионизма. Сера[108], которого мой отец немного знал, считал даже, что посредством фотографии можно наблюдать за движением. Его интересовало фотографическое ружье Маре[109]. Ренуар считал фотографию и большим добром и большим злом. «Это, впрочем, участь всякого изобретения, с тех пор как существует мир». Он был признателен Ньепсу[110] и Дагеру[111] за то, что они «„избавили“ живопись от тьмы скучнейших обязанностей, начиная с семейных портретов. Теперь преуспевающий торговец, которому хочется иметь свой портрет, попросту отравляется к фотографу. Тем хуже для нас, разумеется, но тем лучше для живописи». С другой стороны, фотография, по мнению моего отца, должна была нанести удар живописцам-любителям. «Все эти девицы, которые пишут глупенькие акварели, приобретают как-никак смутное представление о том, что такое живопись. Чтобы оценить Моцарта, неплохо самому немного играть на рояле. Постичь папашу Коро легче, если сам немного пробовал писать пейзаж. Фотография убьет художника-любителя, и тем самым просто любителя живописи, а с ним вместе, может быть, и настоящего живописца, потому что он зависит от любителей». Тут мой отец попадал пальцем в небо, как он сам бы выразился, если бы был жив и видел, как невероятно много расплодилось мастеров кисти.
107
108
109
110
111