Подплывает ближе, и видит Ванька, что он весь серебряный, из новых гривенников сделан.
На палубе корабля стоит девица-красавица, царевна Арихметка.
— Куда плывешь, Арихметка? — кричит Ванька.
Арихметка рукой машет: очень далеко, мол, плыву.
— Возьми меня с собой! — просит Ванька.
И вот стоит Ванька на палубе рядом с Арихметкой, а корабль плывет, все больше скорость набирает.
«Хорошо бы еще шибче!» — думает Ванька.
А корабль только того и ждал: наподдал так, что все кругом замелькало.
Тут Ваньке новая мысль пришла, что еще лучше было бы не по речке, а по воздуху плыть. Только подумал, а корабль поднял нос вверх и полетел прямо в облака. Облака, как снежные сугробы, о борта трутся, шуршат, серебряной пылью рассыпаются.
— Ух ты! — бормочет во сне Ванька.
Спит Ванька. Спит Горелый погост. Спит под черным небом занесенная снегом Российская империя. Идет год тысяча девятьсот тринадцатый.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СКАЗ ОБ ОПРОМЕТЧИВОМ ЧИНОВНИКЕ, О ТОМ,
КАК КОСТРОМСКИЕ И ВОЛОГОДСКИЕ МУЖИКИ РАЗЫСКАЛИ РАЙ И ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ РЕКА НЕГОЖА
1.
Долга северная ночь: проспишь от зари до зари — пол-жизни упустишь. Давай же, читатель, скоротаем часок: расскажу я тебе давний сказ про опрометчивого чиновника, про его возницу, про то, откуда взялась река Негожа, про то, как Найденный погост стал Новым...
Без малого сто лет назад жил-был в стольном городе Санкт-Петербурге молодой чиновник из правоведов. Жить бы ему там и дальше и наживать большие чины, да он ошибку допустил: взял и слиберальничал. И уж очень некстати— в ту самую пору, когда либерализм из моды выходить стал. И, очень естественно, угодил он, себе в наказание, другим в назидание, в дальний город Томск. Из присланной секретной бумаги тамошний губернатор вычитал, что направили ему того правоведа не для чего иного, как для охлаждения головы.
Потребовал он его к себе и говорит:
— Вот что, опрометчивый молодой человек! Поручаю я вам дело великой государственной важности — изучать, как благоденствуют и процветают вверенные моему попечению здешние северные народы. И все ваше будущее теперь всецело будет зависеть от того, как вы это благоденствие и процветание в своих докладах изображать будете.
И очутился проштрафившийся царский слуга на самом севере губернии, за страшными Васюганскими болотами, в таких местах, куда ни один Макар, ни один ворон дороги не ведал. Два года ездил он по юртам, зимовьям и стойбищам разных народов, а на третий, когда он из очередной поездки по замерзшей реке Оби возвращаться стал, случилось с ним такое происшествие, что едва его голова совсем не остыла. Началась пурга, лошади из сил выбились, и стало понятно, что до ближайшего наслега ему не добраться. Возница, человек бывалый, и тот загрустил:
— Плохо дело, барин, как бы нам не пропасть...
Лошади едва бредут по заметенной дороге, день на исходе, а кругом ничего, даже звериных следов не видно, и что дальше будет — неизвестно...
Обязательно приехали бы на тот свет и седок и возница, если бы их коренник не спас. Ни с того ни с сего он заржал, круто рванул в сторону, потом стал как вкопанный...
*|г Что случилось? — спросил, выглянув из-под медвежьей полости, чиновник.
Чудно, барин!.. На дорогу наехали...
-— Обалдел, что ли? Откуда здесь дороге взяться?
— Грех вам лаяться, барин! Нас бог спасает, а вы ругаетесь. Мне не верите, сами поглядите.
Выглянул чиновник и видит: прошел поперек реки сан-йЫи след. Сразу понять можно — совсем недавно дровни проехали. Конские яблоки между полозов даже остыть не успели, от них парок идет.
Раздумывать не приходилось: кто бы ни проехал, а следы наверняка к какой-нибудь печке вели. Только свернули на следы, лошади ободрились. Проехали с полчаса, с обеих сторон лес пошел — с большой реки не то в узкую протоку, не то вовсе в приток заехали. Еще через час стал чужой след на берег подниматься, пролег сначала между кустами тальника, потом по ельнику и пихтарю, а там, на гриве, и сосны показались. Осилив гору, лошади еще ходче пошли: дорога оказалась наезженной. Тут сосны поредели, и под ними что-то зачернело: дом не дом, а какое-то строение.
— Погост, барин! Скудельня и кресты.
Остановив лошадей, возница закрестился.
По берегам таежных рек, по редким дорогам частенько попадались одинокие «жальники» — кресты, поставленные добрыми людьми на месте чьей-либо нечаянной дорожной смерти. Но здесь было целое кладбище. Два десятка крестов и часовенка-скудельня говорили о близости давней оседлой жизни. Иные кресты обрушились, почерневшая от времени часовенка покосилась, но кое-где блестело свежее дерево, на звоннице, крытой щипковым навесом, висел небольшой колокол со свисавшей до высоты человеческого роста веревкой. Кресты были старообрядческие, восьмиконечные.
Между тем на карте не значилось в тех местах ни одного русского селения. Успев немного натореть в сибирских административных делах, царев слуга понял, что сделал немаловажное открытие, разыскав потаенное раскольничье убежище. За такое дело, как приобщение к государственной жизни целого селения, полагалась награда. Не мудрено, что в голове молодого чиновника замелькала мечта о скором возвращении в Петербург. Правда, нужно было установить добрые отношения с раскольниками неизвестного толка, но это в ту минуту не показалось ему трудным...
— Гони скорее! — сказал он вознице.— Засветло приедем.
Возница, однако, не торопился.
— Приехать мы, почитай, и так уж приехали, а уедем
ли? — с сомнением проговорил он.— Неведомые люди жи-
вут. Раскольники всякие бывают: скопцы ежели или бегуны, так те и в прорубь опустить могут.
— Скопцам здесь делать нечего, а бегуны по сто лет на одном месте не живут... Гони и колокольчик отвяжи!
Колокольчик зазвенел, и тройка довольно лихо въехала на улицу селения, вернее в пространство между пятнадцатью дворами, беспорядочно разбросанными поодаль один от другого. Людей не было видно. Если бы не собачий брех да не дым, тянувшийся из труб и дымоволоков, можно было бы подумать, что селение вымерло.
Только в четвертом доме на долгий и сильный стук отозвалась живая душа.
— Кто? — спросил сиповатый мужской голос.
— Чиновник... Из губернии...
— По каким делам приехал?
Походило на то, что чиновник разговаривал с закрытой калиткой.
— По государственным делам.
— Царев человек, значит?
— Выходит, так.
Калитка помолчала, потом спросила:
— Чего царь про нас прослышал, что тебя прислал?
Вести разговор по государственным делам с калиткой,
да еще стоя на ветру под снегопадом, было обидно, но Си-бирь-матушка быстро выучивает людей приноравливаться к обстоятельствам.
В начавшейся игре такие козыри, как «губерния», «государственное дело» и даже «царь», стоили немного, и чиновник дозрел до мысли, что всего лучше рассказать правду.
— Да я вовсе не к вам ехал, а совсем по другому делу...
И поведал запертой калитке о том, как ездил по юртам
и зимовьям, как был захвачен на реке бураном и случайно напал на след саней.
Рассказ возымел действие: калитка подобрела. Сначала загремела засовом, потом залязгала щеколдой и, наконец, распахнулась, сдвинув в сторону тяжелый снежный сугроб.
•— Коль ты человек путно шествующий, входи. Таких мы примаем!
Эти слова принадлежали уже не калитке, а высокому седобородому старику, стоявшему перед чиновником в накинутом на плечи полушубке.
Через час царев человек и его возница при свете плошки сидели в маленькой, пристроенной к крытому двору избенке около жарко топившейся печи. Не считая печи, стола и двух скамей, избенка была пуста. Лошади, не в пример хозяевам, были устроены с большим почетом, на общем дворе, в обществе себе подобных. Помимо сена старик хозяин насыпал для них полную колоду овса.