Тут я наконец коснулся живой его души под костюмом. Достал. Он сказал, что построил пять храмов: три православных, синагогу и достраивает мечеть. Что в Америке он общался с любавичскими евреями и вот построил в Красноярске синагогу. Его все спрашивают почему, не еврей ли он… Он никак не еврей, но ему хочется, чтоб все конфессии жили в мире, и он подаёт пример вот такого ровного отношения ко всем религиям и нациям. Иначе Россия развалится!
Меня предупредили, что он говорит плохо. Но он говорил хорошо! Может, ему не хватало актёрских модуляций, подчёркивания, ударений, но в беседе двоих было достаточно и тех, что были. Тот, кто меня предупредил, очевидно, давно его не слышал.
Время от времени пищал селектор да неслышные ярко-жёлтые рыбы меняли положение в аквариуме. В первый момент встречи он сообщил, что у меня есть 20 минут, а мы сидели уже более получаса. Меня предупредили: «Вам придётся говорить, а он будет молчать, слушать вас». Всё происходило с точностью до наоборот. Анатолий Быков говорил, а Эдуард Лимонов пытался вставить слово. Я хотел подчеркнуть общее происхождение, но о рабочем посёлке я ничего не успел сказать, так же как и о моей книге на эту тему, о «Подростке Савенко». Я хотел сообщить ему детали своей биографии, чтобы стать ближе, расположить его. Но он не давал мне вставить слово.
Я думаю, он нуждался в ком-то, вот так вот пришедшем со стороны, чтобы выговориться. А вся его речь была только о храмах, которые он возвёл, о госпитале, которому он только что дал один миллион рублей на оборудование, о людях, которые ему пишут, взывая о помощи. Ни слова о КрАЗе, ни слова об акциях, ни слова о тюрьме венгерской или красноярской. Ничего такого.
Пришел его помощник Георгий Рогаченко. Принес кипу бумаг и письма. Часть бумаг была на английском. Я предложил перевести. От предложения вежливо отказались. Я приподнялся уходить, но Быков остановил меня. Взял в руки письма. Открыл первое попавшееся. Открывая, сообщил, что за время отсидки в тюрьме получил четыре тысячи писем. Большинство — просьбы о помощи. «У нас никто людям не помогает… Вот и это о помощи! Пенсионерка из Тульской области». Открыл ещё одно письмо. В нём было много бумаг, и ксерокопии газетных статей. «Еще одна пенсионерка, из г. Калининграда областного, рисунок какой-то». Быков передал мне рисунок. Повертев его, я разобрался, что на нём изображён специальный медицинский костюм для больного ребёнка. У пенсионерки из Калининграда племяннице семь лет, и она больна редкой формой нервного паралича конечностей. «Если у девочки будет этот костюм, она сможет двигаться», — заключил Быков, а Рогаченко пометил себе адрес пенсионерки.
— Все ужасы жизни вываливают на вас, — сказал я, посочувствовав.
В ответ они оба вспомнили чудовищную историю о матери с таёжной заимки в Енисейском районе, которая отрубила дочери конечности и посадила её на цепь. Девушка была изнасилована, родила, и её ребёнок тоже был посажен на цепь. Случился этот ужас, если не ошибаюсь, в районе города Лесосибирска.
Появился адвокат Быкова. Один из его московских адвокатов — Сергеев. Нас познакомили. Как позднее обнаружилось, в тот день, позже, у Быкова был назначен пересмотр дела в краевом суде. Вечером я узнал из новостей, что краевой суд оставил в силе приговор районного суда: Быкова оставили на свободе. Интересно, что этот человек, олигарх, или кто там — «крёстный отец», ни словом не упомянул ни о суде, ни о том, что, возможно, приговор краевого суда будет не в его пользу и ему придётся опять отправиться в тюрьму. Хладнокровный, как хирург, он открывал передо мною письма и зачитывал, копался в ранах жизни. А ему писали как президенту, как имеющему возможность помочь, как хозяину, как батьке. Как человеку, о котором известно — этот Быков людям помогает.
Я вспомнил батьку Костенко, приднестровского комбата, убитого людьми Лебедя, вспомнил сцену в сарае, где он, сидя среди своих ребят, принимал население, вершил суд: приказывал дать бензину одному, чтоб отвезти жену в роддом, другого — бывшего полицая — приговаривал к высшей мере. Интересно, что судьба забросила меня тогда в 1992 году к Костенко, а теперь вот, спустя восемь лет, к Быкову. И Костенко был для Лебедя врагом, и Быков его злейший враг. И у меня есть все основания полагать, что в сентябре 1996 года меня зверски избили ногами в голову — люди Лебедя. С тех пор тёмные пятна и трещины на глазном яблоке не дают мне забыть Александра Иваныча.