— Держи. С Богом!
Иезуит с видимой благодарностью принял хлеб и впился в него зубами, чтобы показать этому изначально недоверчивому кузнецу свой голод. На том и расстались. Никита направился в кузню, где подручный топтался на ножных мехах, для поддержания необходимого жара направляя в печь ровный постоянный поток воздуха. Нет, ещё один помощник не был нужен Никите.
А брат Гийом, прожевав откушенное, спрятал остаток хлеба в суму: сейчас он был сыт, а запас никогда лишним не бывает. Как только он отошёл от кузни на достаточное расстояние, мнимая хромота исчезла, и он снова зашагал по направлению к кремлю упругой походкой бывалого в переходах человека.
"Просто поразительно, насколько беспечны русские, — думал иезуит, — другие народы к сохранению военной или торговой тайны относятся с куда большим тщанием". Он вспомнил Венецию с её легендарным Арсеналом[73], в котором покоятся секреты, неведомые и Святому престолу. Или остров Мурано, где стеклодувам запрещено даже ступать на материк, чтобы не допустить раскрытия секретов своего мастерства[74]. А ведь он только что, просто прогуливаясь по Москве, стал обладателем ценных сведений: оказывается, у русских перед новым набегом крымчаков холодного оружия имеется в достатке, а вот оружия огневого боя не хватает. О том, что у них мало бойцов, которых можно выставить против татар, он и без того уже знал. Если русские не смогут поразить противника издали из пищалей и пушек, то в рукопашной схватке они обречены — уж больно их мало. А то, что издали они не смогут — это точно, раз не хватает стволов. И вряд ли они успеют до лета сделать их в нужном количестве — уж больно небыстрое это дело. А это значит… это значит, что все силы надо направить на похищение царской либереи, предстоящее летом сражение русские проиграли уже сейчас!
Коадъютор прошёл устье Яузы и шагал теперь берегом Москвы. До кремля оставалось с полверсты. Сейчас перед ним стояла задача — найти своего человека. Через ворота стражники его вряд ли пропустят — уж больно невзрачный у него вид. Будь он одет побогаче — тогда возможно, особенно, если держаться уверенно. Но на богатую одежду у него уже не было денег. Можно слёзно упросить стрельцов впустить его — мол, пришёл издалека, ищу племянника, что служит в кремле. Пустят ли? Неизвестно. Или попросить кого-то из входящих, чтобы позвали на ворота Стёпку, младшего подьячего Печатного приказа. Никто, конечно, искать Стёпку нарочно не станет — у каждого своих дел полно — но авось сжалятся над пришлым человеком, позовут, коли встретится в кремле случайно. Или дождаться, когда он вечером направится из кремля домой? Ох, не хотелось бы ждать долго! Да и неизвестно, где он сейчас живёт — может, в кремле. От города ведь мало что осталось.
Уже почти рассвело. Слева он увидел наплавной мост через Москву и сделал зарубочку в памяти: оказывается, успели отстроить после прошлогоднего набега. Перед ним шёл, время от времени зевая и размашисто крестя рот, высокий крепкий человек в добротном коричневом кафтане, волчьей шапке и зелёных кожаных сапогах. Видно, только что перешёл реку по мосту. Направлялся он в сторону Беклемишевской башни кремля. Брат Гийом шёл следом, гадая — он или не он? Может, обогнать да оглянуться? Можно, конечно, но лучше внимания к себе не привлекать.
Бездомная собака — много их, после набега-то — стала ластиться к здоровяку, надеясь на подачку. Она забегала вперёд, умильно глядя ему в лицо, повизгивая и махая хвостом. Но тот оставался безучастным к попытками бедного животного выпросить еду. И лишь когда собака стала особенно назойливой, со злобой пнул её сапогом в бок:
— А ну, пошла вон, басурманская морда!
Несчастное животное, получив сильный удар, скуля, отскочило в сторону и, отбежав на безопасное расстояние, залилось протестующим лаем — впрочем, недолгим. От наплавного моста шли другие прохожие, которые, возможно, будут более благосклонны к собачьим страданиям.
Брат Гийом усмехнулся и, когда они прошли Москворецкие ворота[75], только что открытые стражей, догнал здоровяка и, не обгоняя его, бросил:
— Здравствуй, Степан. Как поживаешь?
Степан остановился и неторопливо развернулся в сторону иезуита. Ни на лице его, ни в фигуре, ни в манере поведения его не было ничего, что выдавало бы человека, выдающего государевы секреты врагу. Степан кроме дородства и высокого роста имел простодушное жизнерадостное лицо, на котором, казалось, не было места для хитрости или двойной жизни. Оно так и лучилось недалёкой честностью, служебным рвением и ненавистью к государевым врагам. При виде иезуита Степан не выказал ни страха, ни удивления. Напротив, широкое лицо его сделалось ещё шире из-за растянувшегося в щербатой улыбке рта:
73
Арсенал — венецианское предприятие для постройки и ремонта судов, основанное в 1104 году для обеспечения крестовых походов. Позже были построены ещё два арсенала, где строились суда увеличенного тоннажа, а также производились и хранились пушки, ядра, порох.
74
Остров Мурано в Венецианской лагуне был центром стекольного производства. Венецианские зеркала стоили очень много — по отзывам современников, стоимость одного зеркала могла равняться стоимости корабля. Зеркала, сопоставимые с венецианскими по качеству, не умел делать никто. Положение изменилось во второй половине XVII века, когда французскому послу удалось подкупить и организовать побег троих мастеров, наладивших производства стекла и зеркал во Франции времён Людовика XIV.