— Глеб, Глеб. Да не спи ты!
Писарь поднял голову, спросил страдальчески:
— Ну чего тебе ещё?
— А как во время войны всё это записать? Тут ведь — одного ранили, одного убили, а потом ещё кто-то прибился. Никаких ведь писарей не хватит, чтобы всё точно учесть.
— Не хватит, — согласился Глеб, — а знаешь, как говорят — кому война, в кому мать родна?
— Я такое не слышал.
— Есть такие ушлые люди, которые поставят пороху десять пудов, а запишут — двадцать. А потом с казны платы требуют. Так же и со свинцом, с фитилями и конским кормом. А кто его потом разберёт — то ли так было, то ли оно при переправе через реку утопло, то ли супостат захватил. Обогащаются нечестивцы, чтоб им на том свете уголька под котёл пожарче.
Егорка захлопал глазами:
— Так ведь это…
— Да, Егорка, нехорошее это дело. И называется оно "воровство государево". За него на дыбу вздёргивают, ноздри рвут да головы рубят. Если поймают, конечно.
— А ловят?
— Ловят, как же не ловить? Да только люди — они ведь жадные. Когда перед глазами золото блестит, ничего не боятся. Да ладно бы, если б только сами страдали, они и семьи свои в такие беды впутывают!
— Глеб, а как…
— Послушай, Егорка… — Голос Глеба стал вдруг твёрдым и недовольным. — Ты спи лучше. Завтра у нас много работы, и поблажек я тебе не дам. А если ты меня сейчас ещё разбудишь, я тебя — нагайкой по заднице.
Ни слова больше не говоря, он отвернулся и снова захрапел. Вслед за ним заснул и Егорка.
Наутро, как и обещал Глеб, работы у них было много. Егорка бродил от одной ратной ватаги к другой и старательно выводил на бумаге: "Да в большом же полку быта с митрополита и со владык: детей боярских 430 человек, голичан и коряковцов и костромич и балахонцов 1000 человек с их головами; з головами стрельцов: з головою с Осипом Исуповым 500 человек, с Михаилом со Ржевским 500 человек"[119].
Приходилось следить, чтобы одних и тех же ратников вслед за Глебом не записать дважды. Хорошо ещё, тех, что с оружием да со своим воинским припасом пришли, было куда больше, чем безоружных, — хоть тут им полегче, не надо указывать. Люди шли небольшими отрядами — по суше, конные да пешие и по рекам: по Москве — с полуночи и по Оке — с восхода да заката. Весь берег Оки вдоль монастыря был утыкан прибывшими стругами. Войско медленно собиралось в единый кулак, готовясь в нужное время ударить по врагу. Но пока бойцам заняться было нечем.
Самые молодые ратники от вынужденного безделья даже дуреть начали. Егорка видел, как от стрельцов и городовых казаков[120] вышли по сотне самый непоседливых и выстроились в несколько рядов. Потом от каждого строя вышли по заводиле и пожали руки.
— Как всегда — ногами не пинать, лежачих не бить, за кафтан не хватать, — сказал один.
— Сзади не бить, свинчатку не держать, злобы ни к кому не иметь, — добавил второй.
Они отошли к своим, и противники стали сближаться. И началось! Егорка и раньше видел такое, только народу у них в деревне было немного — двадцать мужиков сойдутся по окончании полевых работ застоявшуюся кровушку разогнать — и то хорошо. А до соседнего селения далеко, чтобы устраивать стенка на стенку. А здесь — сразу двести человек бьются, и не крестьяне или ремесленники, а ратные люди!
Вокруг собралась толпа: одни подбадривали стрельцов, другие — казаков. Иноземцы о чём-то судачили по-своему, загибали пальцы, как будто считали. Егорка подумал, что это они, наверное, об заклад бьются — кто победит.
Участники битвы свято блюли договор. Никто не пинался, в спину не бил и с ног соперника, схватившись за одежду, не валил. А если бы кто-то вздумал утаить в руке свинчатку, его бы сами товарищи разоблачили бы и с позором изгнали из потасовки. Лежачих, если они после ловкого да сильного удара не могли сами встать, оттаскивали в сторону, чтобы сгоряча не потоптали.
Егорка видел, что в кулачном бою необязательно быть рослым и иметь пудовые кулаки. Нередко средних статей боец сбивал наземь соперника на голову выше его. Происходящее так заинтересовало его, что он даже забыл, для чего он здесь находится. Так и стоял, держа в одной руке перо, в другой бумагу, и, открыв рот, наблюдал, как постепенно редеют ряды каждой стороны. Вдруг кто-то крепко ударил его по плечу. Даже чернильница, болтающаяся на шее на медной цепочке, подпрыгнула, и, если б не была плотно закрыта, наверняка половина чернил выплеснулась бы на Егоркину рубаху. Он оглянулся: перед ним стоял Глеб, и лицо его предвещало всякие беды.
120
Городовые казаки — категория государственных служилых людей по прибору на Руси XIV–XVII веков, поселявшихся при пограничных крепостях и получавших землю и жалованье при условии несения постоянной сторожевой службы.