Внесла ясность Элис Веллингтон: в Америке рукопожатие дело обычное, но она получила иное воспитание и против поцелуя не возражает, при этом предрассудки времен вавилонского столпотворения в расчет не принимает.
В свое время Денис начал изучать английский язык, но чуть не подрался с учителем – не так был устроен давыдовский рот, чтобы жевать гласные, фырчать согласные и проделывать языком балетные экзерсисы. И тут ему повезло: знакомые рекомендовали старого морского офицера, не знавшего о существовании склонений и спряжений, но имевшего педагогический талант. Он заставил Дениса прочитать вслух полстраницы дребедени и сказал: «Дурак, кто вообразил, будто английский язык – один. Их много. Я выберу тот, который вам ближе, и буду натаскивать, как юнгу. Потом вы с гордостью скажете, что у вас, допустим, бостонское произношение, и ни одна сухопутная крыса пискнуть не посмеет, потому что так оно и будет».
В процессе обучения Давыдов достаточно узнал об английских языках, чтобы сразу понять: мисс – не американка, мисс – англичанка. Настоящая, чистокровная, разве что плавала в Америку к какой-нибудь дальней родне – развлечься и подцепить богатого мужа. Выходит, не подцепила.
Поцелуй руки – он тоже, как английский язык, не один. Можно подвести свою ладонь под ладонь дамы, практически ее не касаясь, и задержать губы над кистью, опять же без прикосновения, и даже не изобразить «чмок», этого довольно. Или снизу проползти пальцами до нежного дамского запястья и даже чуть выше, изобразить губами легкий трепет и приникнуть самым настоящим поцелуем!..
Это Давыдов и проделал.
Наглость, конечно, при первой встрече устраивать такие штучки, но сердце и опыт подсказали: возмущения не будет.
Ответ был правильный. Полная невозмутимость лица и прикосновение большого пальца Элис, которому при поцелуе полагается безвольно свисать. А он слегка, но внятно прикоснулся к руке Дениса. Диалог состоялся!
Их дальнейшая беседа одновременно на английском и французском – французскую ноту вносила Крестовская – уже была чистой формальностью. Молодые люди прекрасно поняли, что нравятся друг другу. Однако вели себя преувеличенно благовоспитанно, потому что обоих это очень развлекало. Но взгляды! Взгляды говорили без слов: «Я с тобой, ты со мной, мы – пара…»
– Я решила завести у себя правильный английский файф-о-клок, – вдруг без перехода объявила Крестовская. – Дементий, голубчик, – повернулась она к мажордому, – распорядись, чтобы подавали чай. Уж не знаю, как там в Лондонах и Бирмингемах, а у меня будет стоять самовар. Без самовара и чай не чай!
Но, в отличие от купеческого застолья, когда пузатое, двухведерное чудовище взгромождают посреди стола, у графини имелся особый чайный столик, стоящий сбоку, чтобы хозяйка сама могла наливать кипяток в чашки и передавать их гостям, соблюдая давний красивый обычай. Посреди стола стояла, как в лучших домах Лондона, ваза с белыми цветами. Принесены были три заварочных чайника с серебряными подвесными ситечками, установлены возле самовара, чтобы гости могли выбрать любимый сорт чая – индийский, цейлонский или желтый «императорский», самый дорогой из всех.
Дабы уж все было в английском стиле, выставили сервиз из веджвудского фарфора и правильные английские имбирные пирожные, жареные булочки с изюмом и вафли в фарфоровых плетеных сухарницах. Но и русский вишневый пирог присутствовал – как же без пирога?
– Она опаздывает! – неожиданно пожаловалась Крестовская, когда все уселись за стол. – Ну что за разгильдяйство, прости господи? Некоторых, как ни учи, светскими людьми не сделаешь!
И тут дверь маленькой столовой, предназначенной для файв-о-клока, отворилась.
Первым вошел зверек, ростом с бульдога, но очень мохнатый и с вытянутой, как у овчарки, мордой. За ним – женщина, что вела его на позолоченном поводке. Женщина была такая, что Давыдов невольно приоткрыл рот. Доводилось ему встречать дам, одетых в стиле «смотрите на меня все и восхищайтесь», но такая попалась впервые. Заглядевшись, Давыдов даже не сразу понял, что по комнате бродит не шпиц, а самый настоящий медвежонок.
Зверек оказался ручной – сразу сообразил, кто тут раздает тарелочки с нарезанным вишневым пирогом, и потопал к графине, натянув поводок и желая непременно залезть к старушке на колени.
Хозяйка медвежонка, которой полагалось бы удержать нахала, наоборот – поводок выпустила. Она, будь неладна, уставилась на белый локон Давыдова!
Мишка под шумок ловко вскарабкался на колени к Крестовской, а та от неожиданности даже не взвизгнула – только растопырила руки. Тогда косолапый ткнулся носом ей в губы, учуяв пирожное.
Гости загалдели. Внук театрально призывал отцепить чудовище от бабушки, а скромная дама с дочкой-подростком оказалась неожиданно голосистой и опытной по медвежьей части:
– Отцепить?! Да вы на его когти посмотрите! У него когти – с вершок!
Давыдову приходилось иметь дело с медвежатами. У деда в имении, на заднем дворе, жила пара таких сиротинушек, найденных возле убитой медведицы. Он спокойно подошел и взял мишку, как малое дитя, на руки.
– Господи Иисусе! – выдохнула Крестовская. – Душка, спаситель вы мой! Уберите его куда-нибудь подальше. Господи, страху-то сколько!..
И тут заговорила мишкина хозяйка.
– Рюски медвед! – отчетливо произнесла она с обидой в голосе. Потом быстро подошла к Давыдову и забрала мохнатое сокровище.
Денис увидел вблизи обильно накрашенное лицо. Столичные дамы почти не красились – считались допустимыми разве что румяна, и то полунамеком. Но в обществе на грани приличного и богемного завелись страстные и роковые женщины. Они обводили глаза чем-то вроде жженной пробки, пудрились до смертельной белизны, губы себе рисовали карминные, немного кармина доставалось и мочкам ушей, зачем – непонятно. Примерно так была размалевана и гостья, но скрыть свой возраст не сумела. Давыдов уже через секунду сообразил, что ей тридцать с хвостиком. И хвост этот, скорее всего, предлинный.
Еще Денису показалось странным и безвкусным сочетание цветов в ее одежде – ядовито-розового и нежно-зеленого. Диадема в волосах тоже была из арсенала провинциальной артистки. Но когда по столовой прошелестело «Мата Хари!», Давыдов понял: камни в диадеме настоящие!
– Вы меня перепугали, моя крошка, – по-французски, капризным голоском, сказала танцовщице Крестовская. И та заговорила в ответ весело и страстно, объясняя, что медведь – подарок от поклонника, привезен в виде багажа по железной дороге, и что все это – очаровательная шутка.
– Он обещал мне подарок в русском стиле. И вот вносят что-то большое, деревянное, похожее на низкую бочку. Я думала, там деревенские лакомства – масло, ягоды, варенье… Лакомства в русском стиле! А оттуда выскакивает этот ангел!
Давыдов вспомнил, как описывали «ангела» газетчики со слов станционных служащих. Вряд ли этот мишка, встав на задние лапы, выбил бы головой потолок вагона. Ох, вряд ли!..
– Ваш поклонник безумен, моя дорогая, – прямо заявила Крестовская.
– О, да, да! Настоящее русское безумие! – Мата Хари подошла к окну. – Вот он, караулит меня! Он всюду ездит за мной следом. Я зову его «мой бабуин». Настоящий рюсски бабуин!
– Но почему?! – не удержался потрясенный Давыдов.
– У него такая фамилия… В России такие забавные имена и фамилии. У вас тоже?
«Боже мой, – подумал Денис, – да ведь она дура! Настоящая неподдельная дура, как теперь говорят, патентованная».
Однако танцовщица, при всей своей глупости, оказалась упорна в достижении цели.
– Там, где я выросла, все было другое, – вещала Мата Хари, закатывая подведенные глаза к потолку. – И мужчины тоже. Мне нравится в России, здесь меня прекрасно принимают, дарят бриллианты! Но ведь я родилась в Индии, в семействе знатного брамина, меня с детства готовили в храмовые танцовщицы. Я могла видеться только с двоюродными братьями… О, это были красивые мальчики, смуглые и черноглазые – как вы! Да, и разрез глаз у вас, как у наших мужчин…