Корнеев Борис Протасович. Родился 21 октября 1909 года. Е-мое, годков-то старикану! А он еще рыбу ловил вовсю. Крепенький, однако…
Сергей прочел следующую строку и вздохнул. Ну еще бы. Не зря Зотов так встревожился. Генерал-майор в отставке. Товарищ Корнеев славно потрудился в свое время в НКВД-НКГБ СССР, заработал Ленина, два Боевых Красных Знамени, Знак Почета, три Красных Звезды… Почетный чекист… Именное оружие… И послужной списочек любопытный: учился, старался и угодил сразу в аппарат НКВД Украины, потом в Москву перебрался, уже в НКГБ, не столь частая вещь в то время, учитывая соперничество контор. С 1940 года — в Эстонии, только-только объявившейся в составе Советского Союза. Там был до войны, потом короткое время работал в Чебоксарах, далее — Смерш. На фотографии военных времен старичок был бодрым молодым человеком в форме и портупее, рядом — какой-то тип с тремя шпалами. После Смерша — КГБ, аппарат Семичастного, а в 1972 году — отставка. Ну, для почетного чекиста это не возраст, и не по болезни вроде бы… Насолил кому-то старичок, насолил. Кто у нас тогда был председатель КГБ? Серов? Или Андропов? Или еще кто?
Ладно, не суть важно. Главное, не ко двору пришелся дедушка генерал.
Детей у Бориса Протасовича не случилось, жена, Марина Михайловна Корнеева, урожденная Толкач, пропала без вести в 1941 году во время эвакуации из Таллина. С тех пор Борис Протасович не женился, что, собственно, ни о чем не говорит. Родственников вроде никаких и не осталось.
А надо бы посмотреть квартирку покойного, вот что надо сделать… Живет он на Урицкого, совсем недалеко, все равно придется там копаться, так чего откладывать?
Архивариус, что-то напевая под нос, возился у себя в комнатке, и Сергей аккуратно вылил содержимое стакана в крысиную нору в углу. Крысы обитали в архиве в изобилии, но бумаг не жрали — видимо потому, что с правой стороны к архиву примыкала столовая троллейбусного парка, где еды было предостаточно.
— Уже закончил, Сережа? — поинтересовался Шнейдер, высовываясь.
— Да, Арон Никифорович, спасибо.
— Может, еще чайку?
— Нет, Арон Никифорович, спасибо, побегу… Бумаги я у вас возьму на время, ладно?
— Ну, вообще-то… — Шнейдер скорчил начальственную мину и махнул рукой: — Кому они нужны-то. Бери, конечно.
Местожительство покойника на Урицкого оказалось в сталинском доме с лепниной, окрашенном в унылый буро-зеленый цвет. Найдя ЖЭУ и понятых в виде двух старух, прихваченных с лавки, Сергей в компании участкового, от которого ощутимо пахло пивом, поднялся на третий этаж. Слесарь из ЖЭУ открыл дверь и удалился, говоря:
— Не люблю на покойников смотреть. Прошлый месяц старушенция в соседнем доме померла, две недели валялась, пока вспомнили… Чуть не сдох, когда открыл. Водкою еле отпился.
Сергей не стал ему объяснять, что покойник отсюда далеко, и вошел внутрь.
Жил старик бедновато, из предметов роскоши — один телевизор, зато «Шарп». В небольшом стеклянном ящике на подоконнике сидела рыжая морская свинка и печально смотрела на вошедших.
— Свинка никому не нужна? — рассеянно спросил Сергей, озираясь. — Подохнет ведь.
— Крыса-то? — испугались бабки. — Упаси Господь. Пакость какая.
В общем-то ничего они не нашли. Собрания сочинений Ленина и Сталина на полках, Шолохов, Симонов, неожиданно Пастернак и Солженицын. Хотя почему неожиданно? Солженицына многие старые чекисты не прочь почитать. Для смеху, как говорил казанский дядя Кузя, в свое время работавший в Устьвымлаге. Много чего там Солженицын навертел. Ну, оно и понятно: сидел человек, обиделся на весь свет, чего ж ему дифирамбы распевать.
Сергей прошелся по комнате.
Пожелтевшие фотографии каких-то чекистов за стеклом в рамках, Большая советская энциклопедия пятидесятых годов… Древний дешевый хрусталь, в мойке — грязные тарелки, стаканы. В допотопном холодильнике «Саратов» кисла пачка сливочного масла, в морозилке обнаружился серый слиток пельменей. Старик довольно много пил — угол кухни был заставлен бутылками из-под «Столичной» и пива.
Никаких архивов, любопытных бумаг и даже именного оружия Сергей не нашел. В деревянном ларчике — ордена и медали, каждая награда заботливо завернута в тряпицу. Здесь же небольшой кинжальчик в черных ножнах, на них табличка с гравировкой: «Тов. Корнееву Б. П. от друзей. 12.10.1949».
Бабки откровенно зевали и переговаривались насчет событий очередного сериала, участковый принялся икать и пошел в ванную пить воду.
— Что старичок-то, спокойный был? — спросил Сергей у старушек.
— Покойник-то? Тихий… — закивала одна, в платочке с символикой московской Олимпиады 1980 года. — Бывало, здоровался все, на скамеечке уважал посидеть, про политику поговорить… Ельцина сильно ругал, да кто ж его не ругает.
— Ходил к нему кто-нибудь?
— Да кто к нему придет… Один как перст.
— Хорошо…
Еще полчаса поисков не дали абсолютно ничего. Все, что могло хоть как-то пригодиться — несколько записных книжек и альбом с фотографиями, — Сергей забрал с собой, квартиру опечатали, и он направился к месту работы.
Зотов уже сидел в кабинете, листал подшивку «Плейбоя» за 1997 год, невесть как попавшую в свое время в дежурку. Завидев Сергея, он поднял журнал и возопил:
— Смотри, какие сиськи!
— Силиконовые, — пренебрежительно сказал Сергей, сгоняя его со своего стула.
— Иди ты… Смотри, как висят. Силиконовые так не висят.
— А ты их видел, силиконовые?
— В натуре не видел, а по видику — сколько угодно.
— Силиконовые так не усечешь. Вот когда на спину ляжет, они вверх торчат, а настоящие должны на две стороны разваливаться, — поучительно сказал Сергей.
Зотов выпучил глаза:
— Откуда знаешь?
— Памелу Андерсон имел однажды… Шучу. Ладно, что там с дедом?
— Что и всегда: вскроют деда, пульку достанут… Облазили там все, как ризеншнауиеры…
— Как кто? — не понял Сергей.
— Ризеншнауцеры… Собаки такие. Кусты, траву, у берега аквалангист понырял… Удочку вторую достали, пустая, сволочь.
— Ничего не нашли?
— Я ж говорю — пустая. А клевал кто-то. Наживку съели…
— Я не про удочку!
— А-а… Нет, ничего. Следов никаких особенных, окурков тоже… Гильзу и ту не нашли. Или с собой забрал, или, к примеру, в речку закинул подальше. Там глубоко, на середине метров семь: воронки, во время войны бомбили. Короче, потенциальный висяк. Но кое-что все-таки есть.
Отвлекшийся было на журналы Сергей развернулся в кресле.
— Что?!
— А-а, завело! — захихикал Зотов. — То-то я на самый конец приберег. Прямо возле дедушки, на глиняной проплешине, веточкой было нацарапано… Сейчас, я на бумажку переписал специально.
Зотов покопался в кармане пиджака и достал сложенный в несколько раз листок в клеточку. Развернул и прочел:
— Коерасурм.
— Чего-о? — вытаращил глаза Сергей.
— Коерасурм, — с гордым видом повторил Зотов. — Написано не нашими буквами, английскими. Вот, смотри.
Сергей посмотрел, пожал плечами:
— Бессмыслица какая-то. Коерасурм… Это не английский. И не немецкий. Хотя черт его знает… Сними мне копию, а листик покажи нашим умникам, может, чего выведают. Эксперт надпись скопировал?
— Обижаешь. Загипсовал в лучшем виде. Слушай. — Зотов понизил голос. — Старичок-то контрразведчик, может, его спецслужбы кокнули?
— Контрразведчиком он был, положим, энное количество лет назад, а с тех пор — обыкновенный советский пенсионер. Ну, заберут дело гэбисты, — развел руками Сергей. — Нам-то что? Только жить будет легче, а им — головная боль. Но думаю я, брат Зотов, что возиться нам с этим покойничком не перевозиться… А посему пойдем-ка грохнем пивка, все равно наш в Москве, а Тутушину до нас дела никакого нет. Согласен?
В пивбаре «Золотая рыбка» их знали хорошо. Официантка Даша вытерла мокрый стол и сказала приветливо:
— Сегодня свежее «Нахимовское», только что открыли.
— Четыре «Нахимовских», радость моя, — игриво сказал Зотов — И рыбки.
— Тарань сыровата, — предупредила Даша. — Тогда гренки, только посоли побольше, — распорядился Зотов