Михаил Анатольевич находился в полной растерянности. Привыкнув за тридцать пять лет своей жизни во всем полагаться на маму, он вдруг оказался лицом к лицу с необходимостью предпринять какое-то действие. И действие, прямо скажем, неординарное. Не мог же он в самом деле вломиться сейчас, среди ночи, к кому-нибудь из немногочисленных своих или маминых знакомых и заявить, что вот, мол, немножко сошел с ума, и поэтому просит заглянуть к нему домой и посмотреть, сидит ли еще там дедушка в красном халате. Бред какой-то…
Увидев в стороне от дорожки скамейку, утопавшую в сиреневых кустах, Михаил Анатольевич машинально направился к ней, присел на краешек и уставился прямо перед собой невидящим взглядом. Что же делать? Может, он и вправду сошел с ума? В таком случае надо обратиться к врачу. Но опять же – какие врачи среди ночи? И за что ему такое несчастье?
Против воли Овечкин начал припоминать подробности галлюцинации. Снова увидел перед собою поросшее серой шерстью лицо деда и услышал его хриплый голос. Как домовой его обозвал? Насекомым?.. Почему это он, Овечкин, насекомое? И даже хуже? Непонятно. Он жил себе, никого не трогал. Ну, может быть, конечно, выдающихся поступков не совершал, так ведь не всякому и дано. Зато не вредил никому… «Никто тебя не хватится! – вспомнил он вдруг дедовы слова. – Никто и не заметит!»
И окончательно расстроился. А ведь и правда. Так оно и есть. Вот он сидит здесь, одинокий, и никто не пожалеет о нем, если случится ему завтра исчезнуть из числа живущих… Сознавать это было чертовски неприятно, и Овечкин, как обычно поступают люди в подобной ситуации, принялся судорожно искать виноватых.
…И не нашел. Более того, неожиданно убедился Михаил Анатольевич, что не может даже толком вспомнить свою жизнь, так оказалась она однообразна и пуста, начиная с самого детства. Почему-то не дружил он с ребятами ни во дворе, ни в школе, не играл в войну. Не искал кладов, не влюблялся. Не ссорился и не дрался. Почему? Ни одного интересного события не мог припомнить Овечкин, ни одного яркого переживания. Вроде бы читал он много – но и прочитанного толком не помнил, потому что впадал обычно над книгой в некоторое оцепенение и не то думал, не то мечтал о чем-то, чего не мог выразить ни словами, ни образами… Так и по улицам ходил, и на работе делал свое нехитрое дело – словно бы в полудреме. Жил он с мамой, и покойная его родительница никогда и ни в чем ему не препятствовала, возможно, даже не подозревая о внутренней апатии сына. Кого винить? Сам… значит, сам проспал всю свою жизнь. Не искал ничьей дружбы и не знал любви. Не нажил врага и не изведал вкуса ни победы, ни поражения. Он и сейчас с удовольствием забылся бы, да только куда уж!..
Так, значит, прав был домовой? Михаил Анатольевич вздрогнул. Спал, и только сегодня, выходит, проснулся?..
Пробуждение оказалось не из приятных. Признав неожиданно для себя правоту домового, Михаил Анатольевич весь съежился и почувствовал, как от стыда заполыхали щеки. Ужас-то какой… Вот сидит он ночью в саду на скамейке и ни малейшего представления не имеет, что ему теперь делать. Разве что пойти и сдаться на милость привидевшейся нечисти, и позволить окончательно растоптать свою человеческую сущность…
Скверным стал для Михаила Анатольевича этот час его жизни. Он познал всю глубину своей никчемности и своего одиночества. Он увидел Овечкина со стороны, как есть, и осудил его со всей строгостью. И не было на земле человека несчастнее Михаила Анатольевича в этот час…
К реальности его возвратили холод, сырость и жгучие укусы комаров, круживших над ним хищным роем. Несколько раз хлопнув себя по шее, Михаил Анатольевич содрогнулся и беспомощно огляделся по сторонам.
Над кронами деревьев в бледном небе висела огромная серебряная луна. Свет ее смешивался с призрачным мерцающим свечением белой ночи. От этой красоты у Овечкина перехватило дыхание. Никогда прежде не находился он вне дома в столь поздний час и никогда не видел ничего подобного. Даже не знал, что такое бывает. Он медленно повернул голову, стремясь охватить взглядом весь раскинувшийся перед ним ночной пейзаж с темными, посеребренными луной купами деревьев и прозрачной дымкой, стелившейся над полянами. Незнакомое доселе чувство благоговения и тихого восторга наполнило исстрадавшуюся душу, и Михаил Анатольевич на время позабыл о своем горе. Он вдохнул полной грудью прохладный воздух, напитанный ароматами только что расцветшей сирени и прочей молодой зелени сада, и опять затаил дыхание, любуясь этой сказочной ночью.