— Как доехали?
— Спасибо, ничего.
— Что в городе видали? Что слышали? С чем к нам оттуда пожаловали?
— В городе, Аня, я недолго был, считай проездом.
— Все о церкви своей хлопочете.
— Хлопотал.
— И что?
— И ничего, Аня.
— Правильно, кому она нужна! Да еще в такое время. Все силы должны быть борьбе с врагом отданы. Так что видели в Калинине все-таки?
— Ничего утешительного. Бомбят его. Лицо Ани залила красная краска.
— Сволочи! На мирных людей с бомбами! Ничего, как пришли, так и обратно уйдут. В октябре война уж кончится.
Отец Михаил смолчал, и никто ничего не хотел прибавить к сказанному.
— Ну ладно, к делу, — серьезно сказала девушка. — Мы с Колькой церковь запирать пришли. Вы мне предоставьте опись вашего имущества. И чтобы ничего не пропало до завтра. А завтра все вынесем, из района машина придет. Добро церковное людям послужит.
— Ступайте, отец Михаил, — отец Николай взял его под локоть. — Ступайте, мы с дьяком управимся, устали вы.
— Ничего, — сказал протоиерей и, повернувшись, сделал шаг к церкви.
Что-то лопнуло у него в груди, словно солнце вспыхнуло и погасло. Нестерпимой болью пронзило все существо, и стало нечем дышать. Сразу стемнело вокруг, и со стоном он повалился навзничь в июльскую пыль.
Отца Михаила несли на руках отец Николай, дьякон Антон и комсомолец Колька Михеев. Анна у церкви осталась. Положив попа дома у него на широкую кровать, Колька сразу к Анне побежал, дьякон за доктором, а отец Николай у постели остался.
Отец Михаил сначала спокойно лежал, в себя не приходил. Николай ему грудь водой смочил и пару капель сквозь стиснутые зубы внутрь влил. Только он все равно не очнулся до прихода доктора.
Доктор слушал сердце у протоиерея, щупал пульс, потом укол ему сделал в руку. Отец Михаил ровнее задышал, но глаз не открывал и не двигался.
— Сердце у него, инфаркт, — сказал врач. — Сейчас пусть лежит. Трогать нельзя. Я вечером еще зайду и поутру, если доживет. Детям надо весточку послать.
И ушел, оставив у постели больного попа дьякона и отца Николая. Дьякон Антон тут же побежал телеграммы в Калинин и Москву детям протоиерея отбивать. Как ушел, отец Михаил бредить начал. Метался, хватал себя за грудь. Стонал, что-то бормотал иногда, не разберешь только что. Где он был? Что ему виделось?
Потом Колька Михеев вернулся, привел с собой тетку Антонину, прихожанку отца Михаила. Она богомольная была женщина, в церковь каждое воскресенье ходила, ни один праздник церковный не пропускала. Согласилась с больным протоиереем посидеть. А отца Николая Колька с собой увел, составлять опись церковного имущества.
Вечером перед приходом врача отец Михаил в себя пришел, хотел на кровати сесть, Антонина его удержала.
— Кто здесь? — спросил больной.
— Это я, Антонина Михеева, лежи батюшка, будь покоен.
— Антонина? А-а, помню. Слышь, Антонина, это еще не конец.
— Какой конец, батюшка, лежи — поправишься.
— Да не о том я. Граду сему не конец еще, вот я про что. Я это видел, Антонина. Только сначала камня на камне здесь не останется, и "мерзость запустения" тоже будет. Но и это еще не конец. Не допустит того Матерь Божия, защитница земли русской. Надо нам только образ ее спасти, и все возродится, вместе с храмом ее возродится. Слышь, Антонина?
— Слышу, слышу, батюшка, — плакала женщина, — ты уж лежи только, больной ведь.
Опять пришел врач, опять щупал пульс, опять сделал укол. Как и в первый раз, отец Михаил успокоился и, кажется, заснул. К ночи вернулся усталый отец Николай с дьяконом. Отпустили Антонину. Потом и Николай к семье ушел, а дьякон Антон остался. Сидел-сидел, видит, больной спит, и сам рядом прилег на диванчик да скоро заснул.
Отец Михаил очнулся в ночи. Привычно, по-домашнему, тикали ходики, рядом кто-то храпел. Больной приподнялся на локте, боли не было, только тяжелый булыжник лежал за грудиной непосильным грузом. Тошнило.
Стараясь не шуметь, отец Михаил сел и спустил ноги с кровати. Взял в руку свою обувку и босиком подошел к стоявшему у стены шкафчику. Потихоньку в темноте выдвинул один ящик, нащупал там спички, взял их, затем так же тихо вышел из дому. Храпящий не проснулся.
На свежем воздухе больному немного полегчало. Отец Михаил смог даже присесть на ступеньки крыльца и обуться. С трудом, но поднялся. Знобило, однако прежней боли в груди он не чувствовал, вот только булыжник.
Как и утром, протоиерей знал, куда ему надо идти. Этот путь был хожен им многократно за долгие годы жизни в Ворожееве. Легко ориентируясь во тьме, он двигался в сторону храма. Как и утром, он не пошел к его входу. Да теперь это было и бессмысленно. Ключи от храма лежали в правлении, и на дверях появился дополнительный здоровенный амбарный замок. Окна тоже затворены и заперты изнутри, да он бы и так туда не вскарабкался, сил оставалось немного.
Отец Михаил, как и утром, обошел храм со стороны двух топольков. Как и утром, отправился на кладбище. Только теперь он не блуждал по нему, а шел уверенно и целенаправленно к склепу помещика Куделина. Подойдя к куполу усыпальницы, он вытащил из-под сутаны тяжелый ключ на широкой тесьме, вставил его в черную скважину. Со скрипом ключ повернулся в замке, с металлическим скрежетом отворилась тяжелая дверь. Протоиерей еще ни разу не входил в эту дверь, но внутреннее помещение склепа ему было прекрасно знакомо. Он уверенно пересек его и уперся во вторую дверь, ведущую в подземелье. Отворив и эту без всякого ключа, отец Михаил ощупью спустился по узкой каменной лесенке. В самом низу он остановился и стал шарить рукой у подножия последней ступеньки. Поднял оставленную здесь свечу и запалил с помощью спички фитиль. Дрожащий огонек с трудом рассеял непроглядную тьму, высветив часть выложенной кирпичом стены и похожий на арку свод подземелья.
Многократным эхом отдавались шаги протоиерея, когда он шел этим одним ему известным путем в церковь. Он прошел место своего тайника, где хранил уже исписанные тетради дневника. Здесь им и место. Не они были нужны отцу Михаилу.
Он достиг тупика, но вверх вела совершенно вертикальная лестница. По ней он не раз спускался и посещал подземелье и, гораздо реже, — склеп Куделина. Отец Михаил долго стоял перед препятствием, собираясь с духом и силой. Наконец полез вверх. Медленно, ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тому, что творится в его груди. Спешить было нельзя, чтобы не разбудить притаившуюся в булыжнике боль.
Подъем закончился, отец Михаил откинул люк и оказался в храме возле клироса. Прикрывая рукой свет пламени свечи, он приблизился к чудесной иконе, перекрестился, приложился к образу и, шепча молитву, взял икону с ее многолетнего места.
Тяжек был обратный путь протоиерея из храма. Боль вернулась в мгновенье жестокой волной. У него еще хватило сил затворить за собой люк, по лестнице он почти сполз, свеча при этом погасла, и не было больше ни сил, ни времени, чтобы снова зажечь ее. По подземному ходу отец Михаил двигался вдоль стены, опираясь на нее плечом и прижимая к груди обеими руками икону. Самым трудным испытанием оказалась маленькая лесенка перед склепом. Но и ее преодолел священник. Отдышавшись, он вновь пересек склеп, открыл его дверь и, выйдя на улицу, даже нашел силы запереть за собой замок. Но больше уже он ничего не видел. Тьма окутала его со всех сторон, хоть рассвет уже и побеждал ночь. Он шел, еле переставляя ноги, не зная и не видя куда. Наконец он упал и не смог больше подняться.
В это время отца Михаила посетил Ангел.
Так или примерно так, как представляется мне, разворачивалась ворожеевская трагедия в тот жаркий июль сорок первого года. А узнали мы все это очень скоро после завершения наших опасных приключений с погоней и перестрелкой.
Благие намерения моего отца — вывезти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий — были перечеркнуты случившимся. Нечего было и думать еще раз пытаться выбраться этим вечером в Москву, да еще на "УАЗе" без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хорошо еще, что смог позвонить маме и Андрею Николаевичу, сообщил, что задерживаемся.