Когда он отключился, я закрыла лицо ладонями. Что я наделала?! С утра я еще была свободна, а теперь? Теперь на меня возложили обязательства. Под которыми я сама и расписалась. Ну не фактически, а формально. Хотя в договорах с Каримовым это, похоже, одно и то же.
— Да что ты страдаешь! — прогундел Платон возле моего уха, — Я же обещал, разделим дом пополам. Ты меня и не увидишь! А тут отличные условия. Бассейн, спа, теннисный корт, сквош в подвале, прислуга и кухарка-француженка.
О, Господи!
— Я не хочу тут жить!
Я вскочила и, наверное, что-то во мне здорово испугало моего будущего яко бы мужа. Потому что он отпрыгнул от меня на метр, даже несмотря на то, что сидел, а не стоял. Вместе со стулом отпрыгнул.
— Мне нравится моя жизнь с подругами! Мне с ними весело! Мне нравится ездить в колледж на автобусе! И у меня, в конце концов, есть парень!
— Чего?! — сощурился Платон, хотя со стула встать все еще поостерегся, — Этот химик?
Ладно, с парнем я немного переборщила. Ладно, не немного. И все-таки. Берти, Ал или Альберт, не важно, приходился же мне кем-то. Другом? Но для настоящей дружбы мы слишком недолго знакомы. Все-таки дружба не рождается как страсть, внезапно. Тогда получается, он мне все-таки парень?
— На парня я не согласен, — мой яко бы жених надул и без того пухлые губы и стал похож на обиженного Недоросля. Коим он и был, если уж на то пошло, — Давай ка у тебя не будет пока парня, Машунь.
— У меня своя жизнь, — отчеканила я, не желая сдавать позиции, — Я, может, и замуж выйду к Рождеству. Только не за тебя. И нам нужно как-то примирить с этим твоего отца. Ведь насколько я понимаю, нам обоим ничего хорошего не светит, если он не откажется от идеи нас поженить?
Про женитьбу в Рождество, я, конечно, просто так сказала, из вредности. Ну, и чтобы не навыдумывал себе лишнего.
Платон показательно вздохнул. Глянул на меня снизу вверх, потому что все еще сидел, теперь как-то не по-мужски обмякнув на стуле, и заявил:
— Тебе плевать на мои чувства. Совсем плевать.
— О чем ты?! Какие у тебя чувства?!
— Я ведь тебя люблю…
Он сказал это так просто, как будто слова сами собой напрашивались в наши отношения.
— Ты любишь меня как пирожное с кремом. Или как перстень дорогой. Или даже как костюм, который тебе идет. Ты все так любишь, Платон. Это не любовь. Это вещизм.
— Много ты понимаешь, — он подобрался и встал со стула, — У тебя же никогда не было ни платья любимого, ни сумки, чтобы разницу почувствовать. Такие как я тоже могут… способны… замутить любовь покруче, чем какой-нибудь нищеброд. Только знаешь в чем беда? Обижать нас не стоит. Мы очень больно обижаемся.
— Ты мне сейчас угрожаешь?! — вот это поворот. Странно, но я даже не разозлилась на него. Мы словно о сделке договаривались. Так оно и было, в сущности, но все-таки происходящее в этой комнате выглядело донельзя странным. Стоим красные, дерганные, обсуждаем возможные риски.
— Предупреждаю, — ответил он почти в стиле киношного злодея, — Я признался тебе, что чувствую. Веришь ты или нет, но это факт. И я терпелив, Машка. Потому что понимаю, я свалился тебе на голову, сломал всю твою жизнь и не могу вот так требовать все и сразу. Но ты уясни, обижать меня не стоит. Никому от этого лучше не станет.
— Чем конкретно я тебя обижаю? Ты ведь понимаешь, что я должна захотеть выйти за тебя замуж. Не продаться, не пойти под давлением, а согласиться на брак по собственному желанию. А до этого ты не вправе от меня требовать ни верности, ни тем более любви.
— Мы только что заключили договор с моим отцом. Я требую уважения, Маша. Уважения к моим чувствам. Хотя бы на этот период. До Рождества. А там, если у тебя получится выпутаться из этого всего, флаг в руки. Если нет, станешь моей женой.
— Ты спятил! — я пошла к выходу, крикнув, не оборачиваясь, — И жить тут не буду. Сам выкручивайся перед отцом.
Я вышла из огромного особняка и бодро зашагала по живописной дорожке к воротам поместья. Шагать предстояло долго. Минут двадцать не меньше. Перед особняком раскинулся обширный парк с прудом и подъездной аллеей.
«Хотя… — энергичная ходьба, очевидно, способствовала генерации здравых мыслей, — Платон прав. Мне стоит закрыть тему личной жизни до Рождества и налечь на учебу. Это пойдет мне только на пользу»
Судьба милостиво подбросила мне последний шанс удержаться на шатком мостике и не свалиться в пропасть, прихватив с собой все свои надежды на светлое будущее в науке. Или хотя бы в культуре. Если я сейчас не одумаюсь, если начну роман с Альбертом, как того требуют разбитое сердце и треснутое самолюбие, то труды Томаса Мора, а так же пухлые тома из других дисциплин, которые мне следует изучить до конца семестра останутся пылиться на стеллажах университетской библиотеки.