Набив рот сахаром и хлебом, Барин рассказывал:
— …Парень я тогда был технически подкованный, ПТУ закончил. Во всяком случае не вякнул бы, как некоторые из фантастов: «его гвоздануло током в двести вольт…» В общем решил извести крыс при помощи науки. Во всей, понимаешь, общаге. Набросал им соленого хлебушка, а в уголке соорудил этакую автопоилку. Металлическое блюдечко с водой — плюс, а жестяная полоска вокруг блюдца — минус. То есть пару деньков, разумеется, напряжение не включал, чтоб попривыкли. А потом взял и врубил. Надо было глядеть, как их скручивало. Хлоп — и нету, хлоп — и на бочок, родимая! Одна поганка — паленым в общаге стало вонять. Комендантша взъярилась, стала доискиваться. Кто-то, понятно, ей стукнул, — вот и выписала, стерва.
— Не противно было? — Валентин болтал ложечкой в кружке. Есть сахар вприкуску он так и не привык. — Крыс-то поджаривать?
— А чего тут противного? Главное — эффект мощный! Капканами-то я и за десять лет их не вывел бы. А так — неделька вони, и аллес!…
— Хазрат уже третью кружку выдувает, — неизвестно кому сообщил Карпенко.
— Способный парень! — Барин, вздрогнув, обернулся на скрежет отпираемого замка, свирепо шепнул: — Атас, хоботы! Вохры чаевничать пожаловали.
Вороватым движением Карпенко сгреб со стола оставшиеся кубики сахара, проворно спрятал в карман.
На пороге стояло двое. Дежурный вертухай и незнакомый сержант.
— Поели? — сержант плоско улыбнулся. — Кто тут Лужин?
Валентин нехотя поднялся.
— На выход! — сержант качнул головой.
— Это куда же его? — поинтересовался Барин.
— В зал к клиентам, — сержант хмыкнул.
— Поимей совесть, начальник! Мы только что пожрали!
— Хочешь пойти с ним?
Барин обезоруживающе поднял руки.
— Виноват, молчу!
— Вот и сиди, виноватый, не вякай.
Уже в коридоре вертухай посоветовал:
— Не дергайся. Это не поединок, всего-навсего — допрос.
— Точно, — сержант, шагающий сзади, с силой ударил Валентина по затылку. Не то дубинкой, не то мешочком с песком. Ударил умело. Ноги у Валентина подкосились, и, рухнув на колени, он плечом прислонился к стене. Перед глазами все поплыло, воздух стал пресен. Он не утолял кислородного голода. Хотелось склониться еще ниже, прилечь на серую твердь бетона.
— Ну? Чего заскучал? Поднимайся!… — кто-то из сопровождающих дернул его за ворот.
— Отдохнул, и будя! Майор долго ждать не будет.
Майор… Все встало на свои места. Месяцев шесть назад его допрашивали чуть ли не ежедневно. Допрашивали самые разные люди, прибегая к известной методике контрастов. Одни били, другие сладкоречиво уговаривали. Майор, если это был, конечно, тот майор, принадлежал к разряду активных следователей. Он предпочитал бить. Или же позволял работать кулаками своим замам. Только один-единственный раз Валентину повезло. Он исхитрился достать ретивого офицерика ногой. Хорошо так достать! Качественно, как говаривал Барин. Его тогда, понятно, отделали так что, каким образом жив остался, одному Богу известно. Но и майора увезли к лепилам. С тех пор Валентина перевели к смертникам, а чуть позже к гладиаторам. Допросы прекратились. Но как оказалось, лишь до поры до времени.
Сержант рывком поставил его на ноги. Валентин разглядел короткую дубинку. Резиновую воительницу держали прямо перед носом.
— Ну? — подражая психиатрам, сержант поводил дубинкой справа налево. — Оклемался, выродок?
— Сейчас сблюю, — выдохнул Валентин. — Тебе на костюмчик, гадюка.
— Не советую, — сержант опасливо отодвинулся, подтолкнул вперед. — Давай, козлик, двигай. Я тебя только погладил, настоящий облом начнется в кабинете. Ты меня понял? За ребро подвесят, если будешь молчать. Так что колись, паря. Иначе живым не выпустят.
Возможно, бетон тюрьмы был не самого лучшего качества, но со звукоизоляцией все обстояло самым наилучшим образом. В здании царила тишина. Было слышно, как бьется в стекло неведомо откуда залетевшая пчела, и шумно сопели за спиной сопровождающие. Чуть пошатываясь, Валентин брел по коридору. Стены и затылок впереди идущего вертухая его не интересовали. Он смотрел в пол, следя за мелькающими носками потертой арестантской обуви.
Каково это — предвкушать будущие синяки? О чем думает рыба, угодившая в садок? О чем думал легендарный Емельян, поднимаясь по ступеням эшафота? Или не было у него никаких мыслей? Кричал и отбивался от волокущих его стражей?