— Еще не очнулся. Спит, — ответил О’Ши. — Будем поддерживать его в этом состоянии до дому.
— Бедняга… — покачал головой главмех.
— Может быть, начнем разговор, ради которого мы собрались? — взглянул на первого помощника Галлахер.
— Конечно, — кивнул тот, облизывая губы. — Дело в том, что нам следует представить начальству все случившееся с наилучшей стороны для командира. Блюсти его интересы, понимаете? Хотя после того, что случилось, это будет довольно затруднительно…
— Еще бы, — мрачно согласился Галлахер.
— Позвольте мне рассказать все с самого начала.
Каван медленно оглядел присутствующих, словно оценивал каждого из них.
— Все началось на второй день после выхода из Стокгольма…
Он рассказал о том, как Шэдде завел с Грэйси разговор о ложных радиограммах, которые он желал получить для проведения учебной тревоги. Обеспокоенный Грэйси отправился к Саймингтону, после чего штурман обратился за советом к нему, к Кавану.
— Когда Саймингтон мне все рассказал, я инстинктивно почувствовал, что здесь таится нечто серьезное. — Каван сделал паузу и оглядел настороженные лица. — Угроза была фантастической. Поведение Шэдде становилось все более и более странным. — Он развел руками. — Следовало что-то предпринять. Я принялся размышлять. Надо было быстро придумать какой-нибудь выход. Должен сказать, что ответственность на меня ложилась чертовская.
— Еще бы, — произнес Саймингтон.
Первый помощник бросил на него испытующий взгляд.
— Я знал, что проделать все следует чрезвычайно осторожно, иначе ни в чем не повинные люди могли бы оказаться в неприятном положении. Я должен был защитить Саймингтона и Грэйси. Я пришел к решению нарушить огневую цепь. — Он пожал плечами, но все поняли, что его решение явилось самым разумным и единственным.
Далее Каван рассказал, как встретился с доктором, чтобы разузнать о состоянии командира, и как после этого предложил Саймингтону разомкнуть огневой плунжер, посоветовав предварительно переговорить с доктором и самому убедиться в душевном заболевании Шэдде.
— Это значительно облегчило положение штурмана после того, как он столкнулся в шлюзовой камере с главмехом. Не так ли, Джордж? — с неуверенной улыбкой произнес Каван.
— Блестящее предвидение событий, — сухо согласился Саймингтон.
Первый помощник рассказал далее, как доктор убеждал Риса Эванса ничего не предпринимать, и, дойдя до этого места, обернулся к главному механику:
— Благодарю вас, главмех, что вы согласились.
Валлиец сидел не шевелясь, мрачно опустив голову на грудь, и ничего не слышал, погруженный в собственные мысли.
— Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать, — заключил Каван. — Остальное вы знаете.
Некоторое время все молчали, затем Галлахер спросил:
— Почему вы послали Саймингтона нарушить цепь? Почему не сделали этого сами?
— Уместный вопрос, — кивнул Каван. — Видите ли, если бы пошел я и меня бы застали там, не оставалось бы ни одного офицера старше меня, к которому можно было бы обратиться за помощью. Саймингтон — дело другое. Я всегда был наготове защитить его, если бы все всплыло наружу.
— Понятно, — медленно произнес американец. — И может быть…
— А меня интересуют, — перебил Госс, — мотивы, побудившие Шэдде на такой шаг. Ведь это просто не укладывается в голове, начать такое кровопролитие, какого…
— Это по вашей части, доктор, — обернулся к О’Ши первый помощник.
— Нам это трудно понять, — покачал головой доктор. — Дело в том, что у Шэдде маниакально-депрессивный психоз с примесью навязчивой идеи, я бы сказал.
— Откуда вы знаете? — раздался тихий, недоверчивый голос Уэдди.
— Симптомы. Поведение.
— Что значит маниакально-депрессивный психоз? — спросил первый помощник.
— Форма помешательства в своем высшем проявлении. Развивается на основе так называемой циклотимии. Довольно распространенное психическое заболевание. Часто проявляется у людей высокоодаренных. Приведу в пример Гёте.
— А каковы симптомы?
— Быстрая смена настроений. Периоды депрессии, сменяющиеся состоянием нервного возбуждения. Быстрое мышление… наплыв мыслей… перескакивание с одной темы на другую… сверхактивность… болтливость… бессонница… Большое количество людей страдают этим, но у Шэдде болезнь достигла степени психоза. Он потерял связь с окружающей действительностью. Потерял правильную оценку явлений.
— Почему это произошло с ним? — Галлахер выпустил к потолку кольцо дыма.
— Трудно сказать. Возможно, результат наследственности или под влиянием какой-либо травмы, полученной в детстве. Суровый отец… злая мачеха… возможно, и так. Нужно знать, как он провел детские годы.
Доктор рассказал все, что ему было известно о случае в проливе Ломбок и о прочих проблемах, возникших у командира. Посмотрев на Саймингтона, он прибавил:
— Шэдде преследовала навязчивая мысль, что вы рассказывали всем про ломбокскую историю.
— Мой отец никогда не говорил мне об этом, — нахмурившись, произнес Саймингтон. — Он был самого высокого мнения о Шэдде.
Доктор сочувственно кивнул.
— Без сомнения, состояние Шэдде ухудшилось после вашего назначения на корабль. Затем уход жены и все прочее, о чем я вам уже говорил. Автомобильная авария, возможно, явилась кульминационной точкой. — Доктор пожал плечами и загасил сигарету. — Во всяком случае, так мне все это представляется. — Он бросил взгляд в сторону каюты командира и вздохнул. — Бедный Шэдде… Мы никогда не поймем, через какой ад ему пришлось пройти.
— Есть ли шансы на его выздоровление? — деловым тоном спросил первый помощник.
— И немалые, — отозвался доктор.
— Может ли он по правилам вашего флота рассчитывать теперь на повышение по службе? — тихо спросил Галлахер.
— Пожалуй, нет, — покачал головой первый помощник. — Боюсь, что со службой ему придется распрощаться. Будет проведено расследование, и очень строгое. Общественное мнение и парламент ревниво относятся ко всему, что касается «Поларисов». Опасность случайного запуска ракет и все такое прочее… Шэдде уволят по состоянию здоровья, мне думается… Жаль человека…
— Меня потрясает мысль о том, что могло произойти… Все эти «если»… — сказал Уэдди.
— Что вы имеете в виду? — посмотрел на него доктор.
— Например, ЕСЛИ бы Грэйси не рассказал Саймнигтону. ЕСЛИ бы Саймингтон не рассказал вам. ЕСЛИ бы вы не убедили первого помощника в том, что Шэдде потерял рассудок. И конечно, самое важное ЕСЛИ… — он оглядел сидящих за столом, — ЕСЛИ бы огневой плунжер не был бы разомкнут… Просто страшно становится, когда подумаешь, что сейчас было бы, если…
Наступило молчание.
— У меня к вам вопрос… — нарушил тишину Галлахер.
Каван сухо улыбнулся.
— Спрашивайте.
— Почему вы посоветовали Саймингтону разомкнуть огневую цепь, а не пришли ко мне? На этом корабле я являюсь офицером, наблюдающим за ракетами. Я назначен сюда для того, чтобы предотвратить их случайный запуск или любое нарушение мер безопасности. Вы это знаете не хуже меня и все же, когда создалась чрезвычайная ситуация, обошли меня стороной. Как вы это объясните?
Каван зарылся поглубже в кресло, и офицеры обернулись, чтобы посмотреть, как он воспримет это обвинение.
— Мне не нравится ваш тон, Галлахер, — слегка побледнев, ответил он, — хотя я могу понять ваши чувства. И поскольку вы просите объяснений, я вам их дам. Когда Саймингтон пришел ко мне, я в первую очередь хотел обратиться к вам. Но затем я подумал, что это касается исключительно британского флота и что мы сами должны управиться с этим. Я знал, что, если цепь будет разомкнута, ракеты не смогут быть запущены. Моя проблема заключалась в том, чтобы не произошло какой-либо осечки, и в то же время нужно было сделать все так, чтобы я в случае чего мог бы выгородить Саймингтона и Грэйси, и, — он глубоко вздохнул, — и, конечно, самого командира… Если бы я явился к вам… — Он улыбнулся. — …все выплыло бы наружу. Разве это не ясно?