Анализируя химический состав вещества, он натолкнулся на факт исключительного значения. Оказалось, что псилоцибин по своему строению родствен химическому топливу наших нейронов! Структурную основу его составляет индол — органическое вещество, служащее скелетом для многих биологически важных соединений и в особенности для тех, которые используют нервные клетки.
Это родство наводит на мысль о подмене! Не входит ли псилоцибин в мозговые клетки, как чужой ключ в замок? Не происходит ли химической мимикрии?
Псилоцибин, мескалин и другие вещества, вызывающие искусственные психозы, так н были названы «пси-хотомиметиками» («мимео» — по-гречески «подделываюсь», «притворяюсь», «изображаю»). Их называют и галлюциногенами. Почти все они имеют в своей химической основе индол. Подделываясь под естественное нейронное топливо, психотомиметики, видимо, предательски проникают в интимные обменные механизмы нервных клеток. Их действие можно сравнить с действи* ем антибиотиков на бактерии. Антибиотики очень псЛ хожи по строению на вещества, используемые бакте'-риями, и поэтому обменные системы бактерий охотно захватывают их, не замечая подвоха. Они отличаются от нормальных веществ лишь чуть-чуть, но это «чуть-чуть» вызывает блокаду обмена и гибель бактерии. А психотомиметики?
Их «чуть-чуть» приводит к дезорганизации работы нейронов и межнейронных контактов.
«Я слышу то, что обоняю. Я мыслю то, что вижу. Я взбираюсь по музыкальным аккордам. Я впитываю орнамент...»
«.. Я понял истинное значение любви. Некоторые называют это богом, и мне это нравится... Бог есть любовь, и поэтому любовь есть бог...»; «я не могу объяснить словами, что со мной происходило, как я не могу разъяснить звучание высокого «до» человеку, глухому от рождения».
«Представ перед троном, выглядевшим как в судный день... я впал в паническое состояние. Внезапно я почувствовал, что меня заводит слишком далёко, хотя и в область большой красоты и более глубокого значения».
«Я распадаюсь по швам. Я раскрываюсь, как красивый желтый-желтый апельсин! Какая радость! Я никогда не испытывал подобного экстаза! Наконец я вышел из своей желтой-желтой корки апельсина. Я свободен! Я свободен!»
«Все разваливается на куски. Я разваливаюсь. Сейчас случится что-то ужасное. Черное... Черное... Моя голова разваливается на куски. Это ад. Я в аду. Возьмите меня отсюда! Возьмите!»
Это записи впечатлений нескольких здоровых людей, познакомившихся с синтетическим королем современных психотомиметиков — ЛСД (диэтиламид лизергино-вой кислоты).
Все то же химическое семейство индолов. И однако, ."ЛСД так же относится... к другим древним и современным веществам, влияющим на мозг... как атомная ^•омба... к древнему тарану... Он выглядит по сравне-мию с ними как пик Гималаев на фоне песчаного холма».
ЛСД открыл тот же Гофман. Выскочив из пробирки, джинн, как водится, в первую очередь напал на своего освободителя. В течение нескольких часов он убедительно демонстрировал Гофману его собственный труп из пространства, где в это время витал другой Гофман, живой, а затем удалился, оставив после себя ненадолго лишь видимые звуки, и отправился путешествовать.
Английский психолог Гарри Ашер был одним из тех, кого побудило принять ЛСД здоровое любопытство к нездоровым явлениям психики.
«Я уселся в кресло, и мне дали мензурку с жидкостью, в которой была одна тридцатимиллионная грамма ЛСД. Спустя полчаса препарат должен был начать действовать.
Прошло 30 минут, и врач спросил меня, чувствую ли я что-нибудь.
— К сожалению, ничего, — отвечал я. — Ужасно меня тошнит, но это, видимо, ничего не значит.
Кстати, именно тошнота — первое проявление действия ЛСД.
— Может быть, мы отправимся погулять по парку, — предложил я через несколько минут. — Времени у нас много, и делать нечего.
Лишь потом, когда я стал анализировать свои ощущения, я сообразил, что не выношу прогулок, и в самом предложении прогуляться уже сказалось действие-препарата.
Шли минуты.
— Нет ли у вас каких-нибудь необычных зрительных ощущений? — спросили меня.
Я выглянул в окно.
— Ничего особенного. Правда, вон у той фабричной трубы посредине что-то вроде солнечного зайчика, словно я смотрю на нее сквозь призму, но это неважно, — отвечал я.
Сейчас я чувствовал себя превосходно, был полон энергии, находился в состоянии подъема, хотелось смеяться, и я смеялся так неудержимо, что у меня начали болеть мышцы шеи и груди.
Потом появились нелады со зрением, особенно в том, что касалось глубины пространства. Весьма позабавил меня вид одного из ассистентов, который носил очки. Они казались мне далеко выдвинутыми вперед, а лицо отодвинутым назад.
— Вы понятия не имеете, как вы смешно выглядите, — сообщил я ему, лопаясь от смеха.
Неожиданно хорошее настроение у меня исчезло. Тошнота усилилась, зрительные нарушения стали мучительными. Я был болен.
Мне казалось, что ноги мои очень маленькие и находятся страшно далеко, словно бы я смотрел на них в перевернутый бинокль. Но тут же они оказывались где-то под самой шеей и выглядели огромными. Ходьба в таких условиях была трудным искусством, к тому же у меня были трудности с сохранением равновесия, поскольку изменения в размерах ног и их расстояний от меня происходили все быстрее и быстрее.
Я направился по коридору в туалет. Путешествие оказалось недолгим. Длина коридора менялась несколько раз в минуту. Расстояние до моих подошв тоже. Кроме этого, менялись мои собственные размеры. Все растягивалось и сокращалось, как мехи гармошки. И все-таки я продвигался вперед.
Когда я вернулся в лабораторию, меня подвергли новому эксперименту: усадили в кресло, а напротив установили источник света, который с помощью механического устройства можно было зажигать и гасить через любые интервалы времени. Лампа эта мигала довольно быстро, что не было болезненным, но все же достаточно неприятным. Меня спрашивали, что я вижу. Я видел разные вещи, но больше всего меня поразила чья-то белозубая улыбка в самом центре лампы. Мне казалось, что оттуда выглядывал и глаз.
Мне велели лечь и закрыть глаза, а весьма симпатичная медсестра начала светить мигающей лампой на мои прикрытые веки, попросив говорить о своих ощущениях. Когда мы дошли до скорости 23 вспышки в минуту, появились очень приятные галлюцинации. Я находился на пляже, рядом были три милые девушки. Когда я вернулся к действительности (это случилось лишь после того, как погасили свет), то был удивлен, что рядом сидит только одна медсестра.
Затем меня исследовали при помощи электроэнцефалографа — прибора, записывающего биотоки мозга. Для этого пригласили молодого человека, который пробовал укрепить электроды у меня на голове.
— Пожалуйста, не вертитесь так, — попросил он меня.
— Да ведь я лежу, как колода, — обиделся я. — Чуть-чуть плаваю в воздухе, но очень спокойно, и вам это не должно мешать.
Оказывается, я немилосердно вертелся, и лишь с большими усилиями мне удалось заставить себя пролежать без движения около четверти часа. Позднее мне говорили, что я лежал относительно спокойно лишь с минуту.
Потом я начал без отдыха болтать. Сознавал это, по не мог остановиться.
Меня вывели в коридор. Там обнаружилось, что я состою из двух людей. Главный, который находился примерно там, где и мое обычное «я», и другой, который был от меня слева. Мы могли общаться друг с другом с помощью передачи мыслей, но не голосом. Тот, что в середине, мое лучшее «я», был прекрасным человеком, сильным, решительным и ловким. Второй был, несомненно, человеком неприятным.
«Может быть, выскочишь в окно?» — предложил он мне.
Мысль показалась мне стоящей, и я как раз собирался ее осуществить, когда мое более сильное «я» вмешалось и ответило: «Не выдумывай. Не будь таким идиотом».
— Прошу отвезти меня домой, — потребовал я вдруг от экспериментаторов. Молодая женщина-врач согласилась отвезти меня на своей машине. Я никому не говорил, что нас было двое. Женщина сказала, чтобы я говорил, куда ехать. Как потом оказалось, мы ехали по моим указаниям невероятно странным путем, хотя я знал дорогу наизусть. Ехали мы очень долго, но мне было все равно. Наступала новая фаза действия ЛСД — фаза полного безразличия и апатии.