…Мы выбрались из театрального училища поздно вечером. Маленький, затихший переулок готовился ко сну. В освещенных, но еще не зашторенных окнах домов мелькали темные силуэты людей. Вокруг, рядом с нами, шла приглушенная приближающейся ночью чужая жизнь.
Федор Георгиевич взял меня под руку, некоторое время молчал, потом спросил:
— О чем думаете?
— Вы удивитесь, — признался я. — Я вспомнил превосходный роман Моэма «Луна и грош». Читали?
— Нет.
— Обязательно прочтите…
— О чем он?
— Об извечном конфликте таланта и денег, высокого искусства и низких страстей.
— Нечто похожее очень давно я читал у Лавренева в его «Гравюре на дереве».
— Да, темы в какой-то мере сходны…
— Но почему извечный конфликт? Не согласен. В буржуазном обществе — да. Там искусство продается и покупается, но у нас…
— А бухарцевская ситуация! Разве здесь не может быть попытки превратить шедевры искусства в товар?
— Может, если из-за некоторых несовершенств в нашем наследственном праве они попадут в руки рвача и дельца.
Я молча пожал плечами.
— «Души великие порывы…» — продекламировал Гончаров. — А вот я человек конкретных действий, и поэтому мысли у меня весьма конкретные. Знаете, о чем я сейчас подумал? О поездке на пятьдесят третий километр.
Глава IV
НА ДАЧЕ
…Нам предстояло нелегкое испытание…
но Холмс упорно молчал, и я мог только
догадываться о его планах…
Прошло три дня после нашего посещения театрального училища. Гончаров не звонил, не давал знать о себе, и я загрустил. Мне стало казаться, что полковник милиции не усмотрел ничего интересного, ничего серьезного в деле Бухарцевой, в людях, которые ее окружают, и занялся более серьезными делами. Потом я подумал, что он нашел какие-то новые ходы, вскрыл новые обстоятельства и ему просто не до меня. А вероятнее всего, по оперативным соображениям Федор Георгиевич должен бы выключить из разработки стороннего человека, каким я, к сожалению, являлся. Всякое могло случиться. В общем я начал жалеть об отвергнутой Лузе, о непойманных язях и щуках.
Зачехленное ружье, спиннинг и удочки, сложенные в углу, с укоризной поглядывали на меня, словно порывались сказать: «Эх, друг! Сменил нас, а на что, и сам толком не знаешь…»
И вдруг!
Рано утром на четвертый день Федор Георгиевич объявился собственной персоной. Он пришел в светлом чесучовом костюме, в сандалетах, в кремовом берете, лихо сдвинутом набок, с толстенной палкой — гроза собакам, всем своим видом напоминая бывалого преуспевающего пенсионера, энтузиаста плодоносящих деревьев, знатока по консервированию овощей и фруктов.
— Привет, друзья! — Постукивая палкой, Гончаров вошел в столовую, обратив в позорное бегство миролюбивого шпица Бульку. — Как вы меня находите, неотразим?
— Н-да!.. — только и смог выговорить я. Настолько неожиданным было и само посещение и сверхштатский вид гостя.
— А я с позавчерашнего дня на даче, утром в гамаке блаженствую, вечером в «подкидного» с соседями… Взял несколько дней отгула… Райская жизнь! Надо же когда-нибудь человеку по-настоящему отдохнуть.
— Вы в отпуске? Так сразу, нежданно-негаданно?
— Позднее в Подмосковье не отдохнешь. Дожди начнутся… — резонно возразил Федор Георгиевич, — Август — мой любимый месяц. На подходе золотая осень… До чего хорошо сосны пахнут! В лесу тишь, благодать…
— Не в этом дело, — досадливо возразил я. — И сосны, и воздух, и даже «подкидные дураки» — все это здорово! А Бухарцева, Орлов? Там тоже тишь и благодать?
— Отдыхаю я на пятьдесят третьем километре, — будто не слыша моих слов, продолжал Гончаров. — И явился к вам с приглашением от себя и от уважаемой Татьяны Ильиничны, приезжайте погостить. Дача у нас вместительная, матрацев, раскладушек полным-полно. Забирайте вашего тигренка, — Федор Георгиевич ткнул пальцем в сторону Бульки, чей любопытный нос выглядывал из-под дивана, — и айда! Машину подошлю. Ну как?
Пятьдесят третий километр! Черт возьми! Как раз на пятьдесят третьем находится дача Бухарцевой… Интересно получается.
…Нужно отдать должное Гончаровым, дачу они сняли отменную. Что может быть лучше: кирпичный домик на опушке соснового леса. Небольшой участок с разросшимися кустами малины, смородины. Несколько молодых яблонь. Просматривавшаяся сквозь деревья и невысокий забор серебряная лента реки. Идиллия! А главное — нет комаров, этих крохотных кровопийц, могущих отравить жизнь даже в райских кущах.