— Чепуха это. Она совсем отощала, и если ее сегодня не накормить, она вообще ни за какой дичью не пойдет.
— Заставлю — и пойдет! — грубо бросил Корепа. Он попытался снова пнуть собаку, но та своевременно отскочила, понуря голову, отошла в сторонку и стала рыть лапами землю.
— Опять мышей ищет, — сказал Корепа. — Жука, ко мне!
Собака не обратила внимания на его приказ. Корепа вскипел, схватил ружье.
— Пристрелю!
— Бросьте вы дурака валять, — сказал я. — Давайте ужинать.
Корепа опустил ружье…
В компании с таким охотником мне той ночью спать не пришлось. Просто не хотелось.
На рассвете я стал будить Корепу. Он кряхтел, мычал, ругался, но на ноги подняться не мог — действовала выпитая водка. Я оставил его одного на месте ночевки.
На дальних озерах уже слышались выстрелы. Весело похрустывала под ногами покрытая инеем трава, в вышине пролетали на юг журавли, крякали невидимые чирки. Несмотря на бессонную ночь, я чувствовал себя бодрым и вскоре, увлекшись охотой, забыл и ночные приключения и самого Корепу.
В полдень на берегу Источного озера я остановился на привал. Развел костер, разложил на газете еду, и впервые за день почувствовал сильную усталость. Даже аппетит пропал. Меня непреодолимо тянуло ко сну. Не помню, как задремал, свернувшись у теплого костра.
Вдруг недалеко от меня, в ольховнике, грянул выстрел, послышался истошный визг и вой зверя.
Схватив ружье, я ринулся в кусты.
У ствола ольхи билась на земле собака Жука. Передние лапы и морда в крови. В нескольких шагах от нее стоял Корепа и перезаряжал ружье.
— Что вы делаете!? — закричал я и схватил его за локоть.
— Отстань! Собаку расстреливаю… Видишь?
Он оттолкнул меня и снова выстрелил. Жука страшно взвыла и вытянула перебитые задние лапы.
Не вытерпев, я вырвал у Корепы ружье и отбросил в сторону. Оно ударилось о пень. Ложа треснула.
— За что собаку бьешь?
— За уткой не идет… мышей ловит…
Собака продолжала визжать.
Когда я вскинул ружье, Корепа трусливо поднял трясущиеся руки.
— Мерзавец! — вырвалось у меня. — Тебя бы надо пристрелить, а приходится кончать собаку… Из жалости, чтобы не мучалась напрасно…
А. Спешилов
У КАМНЯ ГОВОРЛИВОГО
В компании охотников я ехал на буксирном пароходике по Вишере.
Была осень. Первые заморозки уже сняли с березняка летний покров. На прибрежных песках гнили ржавые листья. Только в тайге, на склонах каменистых гор, кое-где еще горели оранжевые пятна рябин.
Высоко над лесами вздымалась громада Полюд-горы. Пароходик прошел мимо камня Ветлана, что отвесной стеной опускается прямо в Вишеру.
Поровнялись с камнем Говорливым. Рулевой дал свисток — и камень заговорил. Прокатилось громкое эхо.
Журчание воды в речке Говорухе, что впадает здесь в Вишеру, шум крыльев пролетевшей птицы, любой шорох, малейшие звуки усиливает и отбрасывает от себя чудесная гора.
Во время осеннего паводка Вишера становится бурной. Вверх по течению мы плыли медленно, не прямо по фарватеру, а зигзагообразно — от левого берега к правому, затем от правого к левому и так далее. Казалось, пароход взбирается в гору.
То с правой, то с левой стороны, как неприступные гигантские крепости, открывались взору знаменитые вишерские камни-горы, далеко-далеко на горизонте синел Уральский хребет.
Я сидел на скамейке у штурвальной рубки и забыл, куда еду и зачем, так было величественно и красиво кругом. И вдруг — как удар по голове:
— Утка!
Это крикнул рулевой.
— Самый тихий! Стоп!
На мостике появился капитан.
— Что за пристань? — спросил он рулевого.
— Утка, Иван Григорьевич. Перед самым носом, — объяснил рулевой.
Действительно, совсем недалеко от парохода плыла дикая утка.
Вышли из каюты охотники, впопыхах заряжая ружья.
— Ну и утка! — не унимался рулевой. — Вперегонку с пароходом плывет, летать не желает…
«Должно быть, подранок», — подумал я. В этот момент раздался залп из трех стволов. Утка ушла под воду и вынырнула метров за десять, в другом месте. Охотники снова разрядили ружья. Утка снова нырнула… И пошла пальба. Ружейные выстрелы, эхо камня Говорливого — все слилось в сплошной грохот и гул.
Рулевой, мальчишка из практикантов, крутил штурвальное колесо, топтался в рубке и «болел», брызгая слюною:
— Тут она, тут… сейчас вынырнет… Дуплетом лупи! Эх, мазилы! Опять не попали. Ну и живучая, собака!.. Так ее, так. Не уйдешь!
Утка упорно боролась за свою жизнь, несмотря на подбитые крылья. Она на секунду показывалась из воды и снова ныряла.
На палубу высыпали любопытные из команды парохода. Кто критиковал неудачных охотников, кто давал советы. Но в защиту жертвы — ни одного слова, как будто это была не безобидная, несчастная, уже подбитая утка, а злейший враг.
Наконец утку убили. Она спокойно проплыла мимо парохода, уже ни у кого не вызывая интереса. И никому она не была нужна.
Смолкли выстрелы, замолчал и камень Говорливый. Мои соседи были, по всей видимости, довольны удачной охотой…
А. Спешилов
СОМЕНОК
Кто бывал в низовьях реки Камы, тот, конечно, знает Чертово городище на правом берегу ниже Елабуги. Здесь Кама, притиснутая к горе, течет по каменистому ложку. Глубина ее в омутах достигает двадцати метров. Какое приволье для рыбы! Водятся тут во множестве лещи и язи. Не подъязки, а именно язи, крупные, до двух килограммов весом, а лещи — как печные заслонки. Но хозяином здешних угодий является усатый, прожорливый сом.
Сколько басен я наслышался о елабужском соме! Рассказывали, что сом утащил однажды в воду купающегося школьника, перевернул лодку у неосторожного рыболова, чуть ли пароход не утопил.
Все это явно преувеличено, но нет дыма без огня. Меня неудержимо потянуло к Елабуге.
Сел я в Перми на пароход и через три дня был на месте. Попал туда накануне выходного дня. Вижу: весь берег ниже пристани усеян удильщиками. Решил идти дальше, где меньше народу.
Солнце стояло на закате. Через Каму от высокой горы падали фиолетовые тени, в кустарнике заливались соловьи. Много заметил и других красот, но мне некогда было любоваться ими. Я спешил туда, где ждала меня добыча.
За речным поворотом стали попадать нагромождения камней. Гранитные навесы, пещеры — естественные убежища от непогоды. Ни палатки, ни шалаша не надо.
От берега в реку тянулись дощатые мостки. На них сидели настоящие елабужские рыболовы. Щетинились тяжелые удилища с колокольчиками — донки на лещей. Более легкие удилища рыбаки держали в руках и беспрерывно размахивали ими — ловили язей «в проводку».
Забравшись на свободные мостки, я поставил две донки и стал ждать клева. Я впал в своеобразный рыбацкий азарт. Обычно в таком состоянии удильщик забывает все на свете. Хоть пожар, хоть гроза, хоть взрыв бомбы — ко всему постороннему удильщик безучастен. В такой момент что хочешь с ним делай. В воду столкни — он и не заметит.
А как бьется сердце, когда после подсечки чувствуешь, как на леске ходит крупная рыба! Сколько радости, когда она бьется у тебя в ногах на мокром песке!
А кто из вас видел выражение лица истинного удильщика? Улыбается, глаза блестят, он шевелит губами, как будто бы уговаривает рыбу не томить его бесконечным ожиданием.
У меня долго не клевало. Наступал вечер. Тут и там на берегу запылали рыбацкие костры. Я решил смотать удочки в самом прямом смысле. Взял удилище в руку, и тут вершинка его дернулась. Сделав подсечку, я подтянул к мосткам большого леща. Поднять на мостки его было невозможно. Пришлось тащить рядом с мостками на отмелый берег.