Овладеть методикой вываживания рыбы — сложное дело. Успех тут зависит от характера, телосложения рыболова, иногда от занимаемой должности. Когда клевало у начальника одного главка, к нему бросалось несколько человек подчиненных, ставших за короткий период страстными рыболовами, и, пытаясь поддеть именно своим подсачником пойманную начальником рыбу, отталкивали под водой подсачник конкурента. При этом нередко они сбивали рыбу с крючка. Начальник главка страшно сердился и требовал, чтобы незадачливый Сидоров, сбивший в страстном порыве с крючка крупного, как поднос, леща, подал заявление об уходе «по собственному желанию» тут же на берегу. Но, говорят, слава богу, все как-то уладилось.
Реакция рыболова при вываживании рыбы зависит от типа нервной системы — темперамента. Холерик тянет весело, буйно и даже сход крупной рыбы с крючка встречает воинственно, прыгает в воду, пытаясь схватить рыбу руками. Флегматик — тянет рыбу вяло, без особой надежды на успех. Он заранее предчувствует, что рыба сорвется. А если она сорвалась — долго брюзжит, ругает качество крючков, лесок и забывает вовремя сделать новую подсечку. Разговаривает всегда вслух, делает себе тысячу упреков, клянется не ходить больше на рыбалку, но в следующее воскресенье вы его увидите на том же месте. Флегматики не любят менять места.
Удачнее всех ловит сангвиник: он безболезненно переживает сход с крючка самой большой рыбы. Вываживает с азартом, легко применяется к обстановке. Очень общителен с соседями, может свободно выпросить у вас сатурн, крючки и даже «лишнюю» удочку. Сам тоже готов отдать последнюю рубашку. Усидчивостью сангвиники не обладают, любят ездить на новые места, в поисках необыкновенных поклевок проходят пешком десятки километров. Рыба любит сангвиника, он относится к числу счастливых рыболовов. Скажем, нет клева, поплавки безжизненно торчат на воде, но пришел сангвиник, с шутками, размотал удочку (больше одной он не носит) — и не успели еще разойтись на воде круги от упавшего поплавка, как удильщик уже тянет рыбу под завистливые взгляды флегматиков, с ранней зари не видевших ни одной поклевки. Но как бы хорошо ни клевала рыба, минут через двадцать-тридцать сангвиник убегает на новое место в поисках какой-то особо необыкновенной поклевки. Причина удачи сангвиников пока еще не установлена, но факт остается фактом: им всегда очень везет!
А сколько они знают рыболовных рассказов и анекдотов! У ночного костра сангвиник самый желанный гость. Начинают болеть от смеха животы, и ночь пролетает, «как мимолетное виденье». Загорается на востоке заря, рыбаки собирают удочки, расходятся по заветным местам и только у притухшего, покрытого сероватым пеплом кострища раздается сладкий храп несколько утомившегося за ночь сангвиника. Но за него не беспокойтесь: он свое возьмет и даже наверняка обловит вас. Сангвиники имеют отличную память (впрочем, как и все настоящие охотники и рыболовы), рассказы они передают с точностью стенограммы и так убедительно, что сомнения возникают лишь дня через три-четыре после поездки на рыбалку. Вообще сангвиники народ здоровый, жизнерадостный — настоящие рыболовы!
Как видите, товарищи, рыбная ловля — это целая наука, требующая от человека усидчивости, наблюдательности, страстности, хорошей памяти и… многого, многого другого. Но займитесь ею: не пожалеете!
В. Рачков
ЧЕРТОВО МЕСТО
Эту историю рассказал мне старый рыбак из села Покровки.
— Годков мне тогда около двенадцати было, — начал он, затянувшись и выпуская изо рта клуб махорочного дыма. — А рыбак я в те годы заядлый был, и крепко попадало моим вихрам за недогляд по хозяйству. Бранилась мать, отец не раз парывал, да мне все неймется. Сломают одни удочки, срежу другие. Домой приносить не стал, на реке в кустах прятал. Чуть свободное времечко выдастся — бегом на реку. А там, про все забудешь! Мне не рыбы половить, а хотя бы посмотреть на нее. Дух, бывало, захватывает, когда глядишь с яра, как в прозрачной воде рыбы мельтешатся, а упадет в реку оплошавшее веретено или кузнечик какой прыгнет, сейчас же на воде круг разойдется: голавль, стало быть, похитничал. Очень уж я любил эту рыбу. Да не везло нам, рыбакам, мелкотишку все больше ловили, а о хорошем лобастом черноспиннике только мечтали.
Лучшим рыбаком в селе считался дед Тереха. Хитрый, щупленький старикашка, борода клинышком. Зимой и летом в валенках ходил и в старом полушубке. Уходил на рыбалку околицей, самым ранним утром, и никто не знал Терехиных мест. А ловил он больше голавлей, да каких голавлей! Взглянешь на такого красавца и даже под ложечкой от зависти посасывать начинает! На какую наживку ловил Тереха, тоже никто не знал. Мужики говорили:
— Слово приворотное на голавлей старик знает, вот и везет ему!
Не знаю, было ли у деда приворотное слово, только голавлей он ловил на зависть людям, а особенно нам, ребятишкам. Молву о приворотном слове сам Тереха поддерживал. Выпьет, бывало, и хвастает:
— Мне все нипочем, хлестну по воде вицей, скажу приворотное слово — и пошла рыба ко мне в ведро!
Мужики только головами покачивали.
Наживу Терехину я разгадал случайно. Собираю как-то в лесу землянику — ее у нас сила большая на вырубке была, — вдруг слышу: кто-то по пню топором постукивает. Взглянул я из-за куста и вижу: дед с пня соснового кору снял, выбирает каких-то белых червей и в туесок складывает. Тут я и про землянику забыл. Скорее домой за топором — и в лес. Ошкурил несколько пней — белых червей тьма. Набрал я червей этих — и айда на реку.
Клевали на них голавли здорово, а черноспинника мне поймать все-таки не удавалось. Значит, смекаю, дело не только в червях. Место отыскать надо. Пошел я по берегу — и вот приметил: на одном крутом изгибе река под яр ударяет, а из-под него толстые стволы старых елей, как частокол, торчат, между ними вода бурунит. Жуткое, глубокое место. Лег я брюхом на яр, смотрю в реку. А день солнечный был, вода прозрачная, но из-за крутяков да быстрины глубоко не увидишь. Только нет-нет да и сверкнет под водой белое рыбье брюхо. Отошел я на луг, поймал несколько кузнечиков, бросил одного в воду. Понесло его течением и вдруг… только плеск раздался и круг большой на воде разошелся. Мелькнула черная спина и красные плавники.
Бросил я целую горсть; плывут кузнечики, ногами дрыгают, а потом, как волна прошла, всплеснулись несколько бурунов — и не стало кобылок.
На другое утро, чуть свет, я уже был на берегу. Слез под яр, спрятался за небольшой ивовый куст, наживил на крючок белого подкожурного червя, закинул удочку, а у самого сердце так и прыгает. Только поплавок до буруна доплыл, как рванет кто-то. У меня чуть удочка из рук не вылетела. Вываживать я тогда рыбу еще не умел. Я тяну ее, а она меня тянет, и такая досада, хоть плачь, ну с места рыбу сдвинуть не могу и даже чувствую, что она меня одолевать начинает! Руки затекать стали, а она, проклятая, так и рвет, так и рвет… удилище колесом, леска аж звенит от натуги. Тянет рыбина под яр в коряги. Ну, и меня тут злость взяла: уперся босыми пятками в глину, зажал удилище, аж руки побелели, а бросать не бросаю. Вдруг ослабела леска. Сердце у меня захолонуло — оборвал наверняка или крючок сломал. Потянул сильнее — опять тяжесть: значит, не порвалась леска.
Только теперь смотрю, моя берет. Иду по берегу и голавлина, как конь на узде, идет за удочкой. Увидел я его на перекате и даже страшно стало.
Такого голавля теперь и увидеть редко удастся, а не то, что поймать: ну, как чурка, спина черная, голова большая, лобастая, плавники на груди красные-красные, чешуя крупная. Вывел я его на мелкое место, схватил под жабры и еле удержал: так он хвостом бить по воде начал. Совладал я с ним все-таки, вылез на яр, положил в траву, смотрю на него, а на сердце такая радость, что танцевать и прыгать по поляне начал, кувыркаюсь, как чертенок. Потом нарвал травы, смочил ее водой, прикрыл голавля, и опять под яр. Закинул удочку, а на крючок сразу двух червяков нацепил. Через какую-нибудь минуту так рвануло, что леска в воздухе запела, вытащил я только обрывок. Должно, первый надорвал ее слегка, вот и не выдержала теперь леска, хотя была прочно свита из десяти волосков. Запасной лески и крючка у меня не было, пришлось бежать домой.