— Знакомый перстень?
— Да, его владелец с гордостью называл свой перстень кольцом Сулеймана ибн Дауда.
— Царя Соломона?!
— Нет, конечно. Охотник, который им владел, был тщеславен и самоуверен, даже новая сущность не изменила его пороков. Видишь, куда забрался, — Авгур покачал головой, — и погиб.
— А что мне делать с этими двумя перстнями?
— Закопать в землю и, желательно, поглубже.
— А с этим? — я положил на стол кольцо отца Станислова.
Авгур словно дара речи лишился. Он посмотрел на меня изумленным взглядом, даже рот открыл, словно желая что-то сказать. Помолчал несколько секунд и наконец выдавил:
— Где… Где ты его взял?!
— Отец Казимерас в подземелье нашел, в котором, лет сто, а то и больше, никто не был. Вообще непонятно, как оно туда попало, — я пожал плечами. — У вас никаких мыслей по этому поводу нет?
— Мыслей? — он задумался. — Нет, пока что нет. Хотя, если следовать логическим размышлениям Казимераса, что Вера исчезает… Есть вариант, что истинных пастырей, которые несут настоящую веру, попросту убирают, постепенно заменяя их Нежитью. Вполне может быть, что в это подземелье был еще один ход, теперь, конечно, заваленный. Туда доставили Станислова, совершили Черную мессу, а потом убили, чтобы тот не надумал уничтожить своего брата. Но у нас еще есть немного времени…
— Что?
— Видишь ли, Александр, все эти христианские правила, уставы и обряды не просто так придуманы, доля смысла в них присутствует.
— Вы это к чему клоните, Авгур? — покосился на него я.
— К тому, что католические обряды мало чем отличаются от православных. Есть, конечно, разница, то небольшая. А к чему клоню… — Петр немного подумал и дотронулся до перстня Станислова. — Еще не прошел месяц с его кончины.
— И что? — не понял я.
— Согласно православному староотеческому преданию, лишь на сороковой день после смерти душа новопреставленного, в третий раз поставляется ангелами перед Богом, который отводит ей место до Страшного Суда и определения вечной загробной участи. По католическому обряду, это происходит через четыре недели, на тридцатый день.
— А отец Станисловас-то здесь при чем? Какой Страшный Cуд, если он охотник?
— Включи мозги! — начал злиться Авгур. — У нас есть целая неделя, пока его душа не предстала перед Богом. Если убить его Нежить, то, может быть, это зачтется и он будет прощен.
— Да, я как-то не подумал. Мы сможем узнать или понять, что он прощен? — я достал из пачки сигарету и, прикрыв дверь в комнату, закурил. — Нет, я не отказываюсь. Если уж так карта легла, то какая разница — одним убитым больше, одним меньше.
— Убьешь — увидишь, — сказал Петр, — только кольцо держи при себе, мало ли что. Если все пройдет успешно, то продай золото и съезди к родителям в Москву, отдохни немного, а то на тебе лица нет, краше в гроб кладут.
— Кто краше, тех пускай и кладут.
Когда Авгур ушел, я заварил еще кофе и устроился у окна, чтобы еще раз обдумать все то, что понемногу узнавал о своей новой жизни. Сказать, что было муторно — значит, соврать. Мне было очень тяжело оставаться наедине со своими мыслями. Собрался и уехал в город, где — пусть и в одиночестве, но видя других людей — бродил до самой темноты, пытаясь разложить по полочкам информацию, понять и осознать смысл…
Если бы мне сказали, что я упырь, поднятый мертвым из могилы, было бы намного легче, а так — в чем мое отличие от обычной Нечисти? Права была упокоенная мной Ведьма — я такой же, как и они, за которыми всю жизнь обязан охотится. Хотя можно ли это считать жизнью, и жив ли я вообще? Или это так, лишь череда заказов, полученных от тех, которые управляют этим самым маленьким из обитаемых миров. Я хрипло засмеялся, напугав влюбленную парочку, которая стояла неподалеку, в тени деревьев, наслаждаясь летом, поцелуями и друг другом. Парень с вызовом посмотрел на меня, словно ожидая драки. Спрячь свою шпагу, малыш — тебе еще жить, и дай Бог, чтобы не просто так, а счастливо.