На следующий день Франк Браун встал с радостным чувством. Он одержал три крупные победы:
— Я могу еще пить, как когда-то, и могу получать откровения… А любить — я тоже могу, как когда-то!
Он быстро оделся и сошел вниз. Терезы там не было; ему прислуживал ее отец. Оказалось, Тереза уехала к своему духовнику, но, не застав его в городе, вернулась раньше, чем предполагала.
Франк Браун ел не торопясь, надеясь увидеть Терезу. Однако, она не пришла.
Вечером он встретил ее в саду, но она убежала, как только он приблизился к ней. И в тот, и на следующий день он хотел заговорить с нею, но она избегала его, почти скрывалась. Один раз он попытался пойти к ней ночью; но дверь оказалась запертой. Временами его почти бессознательно влекло к ней. Но скоро он перестал о ней думать.
Его мысли принадлежали работе. До глубокой ночи он просиживал над книгами, приводил в порядок таблицы и выписки и видел, как труд его растет и принимает осязательные формы.
Однажды он пошел на собрание к мистеру Питеру.
Огромная комната едва освещалась и вентилировалась одним окном, вделанным в боковую стену. Три стены ее были из голого камня и только четвертая обита досками.
Единственными украшением было большое распятие, висевшее на задней стене.
Все с жаром пели и молились. Затем Американец произнес проповедь, в которой он горячо нападал на дьявола, отца всех грехов. Он призывал к покаянию и закончил речь страстной молитвой.
Затем он спросил, не желает ли кто-нибудь «повидать свою душу».
Вперед выступил его слуга, Скуро, здоровенный детина с огромной рыжей головой, и начал каяться:
— Я был раньше черен, как дьявол в аду, а теперь, по милости Спасителя, сделался чистым. Прежде я был полон вином, а теперь я наполнился Святым Духом…
Немного разочарованный, Франк Браун ушел с собрания, когда «охотники на дьявола», как они назывались, запели в четвертый раз великопостную молитву.
Тереза стояла на коленях в исповедальне и, опустив голову на руки, закрыв крепко глаза, говорила без пауз, беззвучным голосом. Не прерывая, терпеливо слушал ее старый священник, сидевший в кресле.
Тереза умолкла. Медленно подняв голову, она посмотрела на священника беспомощно и глубоко-вопросительно.
Минуты бежали, а старик ничего еще не сказал своему духовному чаду и не знал, что он должен сказать: конечно, девушка согрешила; но так ли велик ее грех?
Ее губы опять зашевелились и тихо, так, что он скорее угадал, чем услышал ее, она спросила его:
— Ваше преподобие, правда ли, что… его… прислал рок?
Старик молчал.
Девушка поднялась с колен и подошла к нему совсем близко.
— Что же мне делать? — спросила она.
— Я не знаю, — прошептал священник.
Тереза бросилась к его ногам, зарылась головой в его рясу и разрыдалась. Старик чувствовал, как ее слезы промочили насквозь его платье; он хотел помочь ее горю, но не мог и только тихонько гладил ее по голове.
Вдруг девушка встала и схватила его руку. Она задыхалась.
— Ваше преподобие, скажите, это правда?.. Его послала судьба?
И в ее глазах светилось горячее желание и бесконечная надежда услышать: да. Он ясно чувствовал это. Он знал, что все ее существо наполнено прекрасным образом чужестранца — пылкого, мечтательного, бросающего вызов небесам.
Но, сделав над собой усилие, он ответил, не глядя:
— Не знаю.
Она разрыдалась. Бесконечное сострадание к ней заговорило в его душе; он поднял ее голову и ласково спросил:
— Разве ты так сильно любишь его?
— Да, батюшка, больше жизни.
Он тихо поцеловал ее в лоб.
— Тогда иди, дитя мое. Прими свой жребий. Это Божий промысел.
Она посмотрела на него с благодарностью; у нее не было сил сказать хоть слово. Потом, схватив его руки, она покрыла их слезами и поцелуями.
Франк Браун поздно сошел вниз: он работал всю ночь до рассвета. Тереза молча стояла за завтраком подле него и ждала его взгляда. Но он почти не видел ее. Он не заметил ни ее отсутствия, ни возвращения. В следующие дни она тоже не отходила от него во время еды, но заговорить с ним не решалась; она только прислуживала ему, немая, как рабыня.
Однажды она тихо сказала ему:
— Дон Винченцо просил передать вам привет.
— Благодарю.
Он взглянул на девушку и заметил, что она была хороша.
— Ты видела священника?
— Да, четыре дня тому назад я была в городе.
— Ты исповедовалась?
Она кивнула головой.
Франк Браун болтал с Терезой, но не прикасался больше к ней. Он был ласков и добр с нею, как с хорошеньким ребенком, присутствие которого терпят. Иногда, когда он брал лютню, он звал ее к себе: она должна была спокойно сидеть и слушать.