Она засопела, тяжело дыша, не находя сил даже на крик, лишь глухо простонала, словно сдавшись, и уткнулась носом в рукав дорожной мантии господина Долохова.
— Ну же, милая, не плачь, — деланно сострадающим тоном обратился он к ней, слегка встряхнув, из-за чего та невольно переставила непослушные ступни поближе к мужчине, развернувшись к нему вполоборота.
Он вернул её в исходное положение, более бережно придавливая к себе, опустил голову к её плечу и с неподдельным интересом спросил:
— Почему пошла не по обычной дороге?
При звуке бархатного голоса, вводящего в какое-то туманное состояние, она вздрогнула, лениво подняла голову и, удивляясь, что способна ещё что-то думать и тем более отвечать, почти неслышно отозвалась:
— Дорога была размыта.
— А зачем пошла в лес?
— Мне… мне стало любопытно.
Правда срывалась с языка без её ведома, словно по щелчку кто-то невидимый вытаскивал её. Гермиона снова хотела предпринять попытку вырваться, ощутив, как господин Долохов ослабил хватку, но тело будто налилось свинцом, и стоило ей пошатнуться, чтобы отступить, как держащие руки медленно, как змеи, усилили захват, вызывая в ней странное чувство, оттеняющее чем-то приятным от нежности и бережливости хватки.
Всего лишь на мгновение она позволила себе поддаться незыблемым прикосновениям и утонуть в их тепле, но этого хватило, чтобы мелкая дрожь пробежалась по всему телу и ослабила её окончательно.
Господин Долохов притянулся к её щеке ближе и дал ощутить, как его губы расползаются в озорной улыбке, отчего Гермиона совсем перестала чувствовать пол под ногами, словно теряя жизненные силы, и голова откинулась назад, на плечо мужчины, рассыпав на нём густые каштановые волосы. Он тихо, почти неуловимо глубоко вдохнул их аромат, но от этого звука в разуме Гермионы что-то взорвалось, а на языке скопилась тягучая слюна, которую она тут же больно проглотила.
— Ты больше не будешь сопротивляться, — в ухо прошептал господин Долохов, и его голос снова затмил весь разум, заставляя эхом раздаваться снова и снова, будто вселяя в неё уверенность, что она действительно больше не шелохнётся.
Тело произвольно начало лихорадить, а хватка крепких рук полностью ослабла, ладони медленно опустились с её предплечий и легли на талию. Гермиона ощутила, как снова её осыпала волна дрожи, заставляя кровь неистово биться, разгоняясь в артериях и венах, распространяя неизвестный ей яд до кончиков пальцев, после чего они отяжелялись и становились совсем непослушными, но невероятно чувствительными. Она чувствовала, как кожаные перчатки, согретые её телом, бережно сжимали её, острее ощущала щекотание шёлковых волос на своём виске и со смесью безмолвного испуга и странно разливающегося по нервам тепла медленно сгорала от горячего дыхания, направленного ей в шею — господин Долохов опустил голову и осторожно прижался губами к тонкой коже, пульсирующей трепетанием сердца. От этого касания у Гермионы за один миг налились щёки румянцем, ладони без разбора нащупали мантию и до боли в костяшках сжали её, а голова совсем упала на плечо, глаза закатились, и весь мир словно перевернулся, унося её мысли в какой-то необычный мир грёз, где всё было в оттенках ночи, задавливающей её, душащей и кружащей голову. Воздух был слишком мягким, горячим, заставлял плавиться и задыхаться…
— Антонин.
Голос раздался в мире грёз, как раскат грома, и это выдернуло Гермиону из умопомрачения — пальцы ожили и выпустили мантию, окружающие звуки вернулись и стали восприниматься разумом, а осознание, что она находится в объятиях господина Долохова, вызвало в ней пылающий стыд, тень гнева и ошеломления. Она резко отшатнулась, покачнулась над полом, и её тут же удержали чужие ладони, чтобы она не упала.
— Что вы… что вы себе позволяете?.. — тоненьким дрожащим голосом выразила свою мысль Гермиона, во все глаза уставившись сначала на господина Долохова, затем на появившегося господина Риддла.
И в следующую секунду она поняла, как глупо прозвучал её вопрос.
Она легко сбросила держащие её ладони господина Долохова и дрожа попятилась назад, глядя на мужчин как загнанная лань, дикими глазами наблюдая за каждым их движением.
Господин Долохов принял невозмутимый вид, повернулся к господину Риддлу и выразительно посмотрел на него, словно ожидая какого-то решения.
Тем временем Гермиона забилась в угол и принялась бегло оглядываться по сторонам, замечая закрытое окно, до которого было слишком далеко, и открытую дверь, ведущую в спальню, которая была буквально в паре шагов от неё. Приняв в один миг решение, она рванула внутрь, пытаясь закрыть за собой дверь, но господин Долохов ринулся за ней и подставил сапог в проход, не давая совершить задуманный план. С немыслимой силой он отдёрнул дверь назад так, что Гермиона выпустила ручку и, испуганно взвизгнув, бросилась к открытому окну. Она не сразу заметила, что возле рамы стоял другой мужчина, который в то же мгновение вышел из тени тёмной комнаты, перегораживая путь к бегству, из-за чего Гермиона не успела затормозить и уткнулась прямо в грудь незнакомцу, который мгновенно обхватил её за талию и навис пугающим призраком. Резко задрав голову наверх, с расширившимися от ужаса глазами она признала в нём господина Эйвери. Он хищной поступью сделал шаг вперёд, поравнявшись с ней и придавливая к себе, тряхнул кудрями и будто броском кобры прильнул к её губам, грудью оттесняя вглубь комнаты.
Гермионе показалось, что внутри вспыхнул настоящий вулкан, в один миг взорвавшись и выпустив огромный столб дыма, устремившийся ввысь. До одури стало невозможно душно, и она уже не совсем понимала, от чего её так трясёт: от невыносимого страха, затмевающего весь разум, или от жарящего тепла, ядом проникающего в сердце, заставляя его невероятно быстро биться. Уже испытанное ранее ощущение, похожее на то, как будто в организм вливают яд и отравляют им кровь, разгоняющуюся по всем артериям и капиллярам до кончиков пальцев, поглотило её, превратив в оцепеневшую и до жути чувствительную ко всему — даже к сгустившемуся плотному воздуху, который заставил задыхаться, приоткрыть губы и издать в чужие гортанный всхлип.
Она упёрлась в кровать, прохладные ладони легко оттолкнули её назад, разрывая прикосновения губ. Та мешком повалилась вниз и, ощутив способность снова управлять собой, закинула ноги на кровать и с бешеной скоростью забилась в угол постели, прижимая к себе колени и больно сжимая свои плечи. В голове стоял невозможный гул, в котором ничего, кроме неистового страха и оглушительных ударов сердца, нельзя было различить. Её колотило так сильно, что, казалось, прямо сейчас же стошнит, но ощущение было обманчивым — она ждала, когда от ужаса потеряет сознание, но всё оставалось на своих местах: возвышающийся над кроватью силуэт вампира, поодаль силуэт господина Долохова и единственный, кто в этой комнате был в движении, господин Риддл, который, на ходу снимая шляпу и обнажая тёмные густые волосы, прошёл к первому и, почти не касаясь его плеча, жестом указал отойти от кровати. Вампир сделал шаг назад, пропуская господина Риддла к дрожащей и с ума сходящей от страха Гермионе, и тот опустился на постель, подогнув под себя ногу, приблизившись к девушке.
— Оставьте м-меня! — всхлипнула она, наблюдая, как ладонь, обтянутая в перчатку, осторожно тянется к ней, и стоило ей опуститься на плечо Гермионы, та издала сначала душераздирающий визг, а после наступила тишина, нарушаемая только постукиванием зубов от дрожи.