Господин Риддл занёс её в сумеречный дом, в абсолютной темноте прошёл наверх, толкнул ногой дверь комнаты, в которой она очнулась, и, как только её ступни коснулись пола, Гермиона ощутила, что способна двигаться и говорить, потому, не теряя ни секунды, метнулась в угол и истерично громко закричала:
— Зачем вы снова привели меня сюда?!
Господин Риддл прошёл к ней, наблюдая, как та буквально вжимается в угол и медленно скатывается вниз, чтобы накрыть себя руками, больно сжать и не подпускать к себе никого. Она дёрнулась, когда он положил ей на колено руку, и со всей силы отпихнула назад, но тот даже не отстранился, а наоборот, опустил голову, чтобы посмотреть ей в испуганные глаза. Усвоив урок, что ловить взор вампиров ни в коем случае нельзя, Гермиона спряталась в волосах и свернулась комком, глухо отозвавшись:
— Не трогайте меня! Я не хочу вам подчиняться!
— Мне не нравится, когда такие красавицы, как вы, оказывают сопротивление, но последнее желание жертвы для меня закон, — на выдохе протянул господин Риддл, убрал ладонь и выпрямился во весь рост, отступая на несколько шагов назад, затем куда-то в пустоту позвал: — Антонин.
Гермиона ничего не услышала, кроме глухо продолжающей стучать крови в ушах, приоткрыла глаза и посмотрела в темноту на пол, заметив возле себя пару ног, обутых в сапоги с золотой роскошной бляшкой. Это был господин Долохов.
От новой волны ужаса она издала протяжный гортанный вскрик и сжалась сильнее, вцепившись в свои предплечья, как вдруг её коснулась чужая рука, и пальцы медленно проникли в волосы, разглаживая их к низу.
До тошнотворного безобразия это было приятным.
Она боролась с очарованием, сильнее вдавилась в стену, неистово задрожав, и больно воткнула ногти в кожу, лишь бы сбросить разносящееся по телу околдовывающее тепло, но ладонь уже опустилась к её щеке, из-за чего та, приложив всю волю, дёрнулась, тряхнув волосами, сбрасывая с себя руку, и уткнулась в колени, зажмурив глаза и убеждая себя, что ни за что не посмотрит на вампира.
Несколько мгновений стояла безмолвная тишина, как вдруг чужая ладонь снова вонзилась в волосы и резко подняла ей голову, потянув назад. Та судорожно всхлипнула и принялась отталкивать от себя нависший силуэт, забарабанив по рукам и ногам, но вампир был непреклонен — он стремительно мотанул её волосы на кулак и сильнее отдёрнул назад, чтобы та от боли открыла глаза и посмотрела на него. Лишь на миг её ресницы вздрогнули, но уже не сомкнулись, уловив мерцание завороженного взора, после чего крепкие руки обхватили её за плечи и насильно потянули вверх, а Гермиона принялась сопротивляться, забрыкавшись и душераздирающе закричав на всю комнату.
Господин Долохов больно сдавил её и поволок из угла в центр комнаты, стойко снося все попытки Гермионы вырваться из цепких рук. Она хваталась в мантию, чуть ли не разрывая её, отталкивала от себя вампира, изо всех сил размахивала руками, нанося удары куда приходилось, пыталась уцепиться за посторонние предметы, бросалась к ладоням, чтобы укусить, но тому, казалось, было абсолютно плевать на все происки Гермионы. Господин Долохов швырнул её в сторону, и та упала на занавеску, скользнувшую с петель, запуталась в ней и устремилась на кровать. Выбравшись из плена плотной ткани, она мгновенно опёрлась на локти и дёрнулась, чтобы отползти, заметив подступающего к ней господина Долохова, опасно поблёскивающего взором, и ей удалось избежать грубого захвата за лодыжку, быстрее притянув к себе ноги. Но стоило ей отползти ещё дальше, как она упёрлась макушкой в чью-то грудь, пронзительно вскрикнула и тут же обернулась назад, уловив серебристый взор, пристально смотрящий на неё. Нащупав пальцами один из цветков, она нервно сжала его, сминая до глухого хруста, и уже приготовилась подскочить, но не успела. Прохладная ладонь тут же накрыла её лицо, зажав рот, превратив крик в мычание, а руки только дёрнулись, чтобы притянуться и вырвать себя из цепких ладоней вампира, как кто-то их перехватил за запястья и прижал к белоснежному покрывалу. Она дёрнулась грудью вперёд, чтобы хотя бы соскользнуть из хватки господина Эйвери, нависшего над ней как самая страшная тень, сбросившая соломенные волосы к перепуганному лицу, концы которых невольно защекотали её, но тот держал её слишком крепко, и Гермионе стало трудно дышать из-за закрывающей её рот ладони.
Ногами она забилась о мягкую поверхность, но кто-то осадил её сверху, перехватив дёргание, и та, обессилев, судорожно захныкала в намокшую от слёз ладонь господина Эйвери, который притянулся к ней ближе, довольно грубо отпихнул её, чтобы она грудью выгнулась вперёд. Ощутив прикосновение чьих-то прохладных губ на ключице, Гермиона с новой силой громко вскрикнула, забрыкавшись, но тут же ослабла, зайдясь в безутешных рыданиях. Она почувствовала, как вампир, который сдавливал собой её колени, задрал юбку и скользнул ладонью к животу, где запульсировала кровь и что-то болезненно сжалось, устремив её оттолкнуться от прикосновения. Её тело снова забрыкалось, но господин Эйвери, нависший над ней, тут же протянул ладонь к оборкам на груди и стремительно проник под мятую ткань, пальцами обхватив грудь, вызвав ещё один душераздирающий крик, потонувший в держащей её губы ладони. Он выпустил её груди из ткани, обнажив прохладному воздуху комнаты, и в ту же секунду губы другого вампира прикоснулись к одной, жадно обхватывая трепещущую кожу, вызвав протяжный вскрик, переходящий в стон.
Гермиона, не помня себя, мёртвой хваткой вцепилась одной ладонью в покрывало, а в другой продолжала сжимать бархатный погибший цветок, судорожно вздымая грудью от жарящих прикосновений на теле, и совсем опустила голову на кровать, жмурясь и сгорая от плавящих манипуляций.
Чужая ладонь с живота скользнула к паху, и чьё-то горячее дыхание обдало ей промежность, заставив тело лихорадочно трястись, предчувствуя что-то более страшное и мучительное. Она в ужасе распахнула глаза, не в силах больше держать их закрытыми, и встретилась с напротив вожделенно смотрящим на неё серебристым взором. Господин Эйвери медленно убрал ладонь с изнеможённого лица, показал очаровательную улыбку, из-за чего у той сердце пропустило глухой болезненный удар, подался к плечу и осторожно оголил его.
— Может быть, передумала и подчинишься? — поинтересовался он с ухмылкой.
Гермиона испустила отчаянный вздох и не своим голосом взмолилась:
— Не трогайте, прошу вас! Не трогайте! Отпустите!
Тот медленно опустил глаза и сквозь насмешливую улыбку разочарованно прошептал:
— Тогда кричи.
И в следующую секунду она ощутила, как невозможно ласковое касание к её промежности вызвало непоколебимую волну дрожи, затрепетавшую её тело так, что она дёрнулась грудью вперёд, позволяя другим губам, нежно ласкающим сосок, впиться в неё. Она вскрикнула, забрыкавшись, но сладострастное томление, полностью обуявшее её, отяжелило тело. Тонкие губы господина Эйвери впились в оголённое плечо, плавно устремляясь к шее, и та опять издала истеричный стон, закатывая глаза от невыразимой истомы, враз нахлынувшей на неё. Языки и пальцы неумолимо ласкали её, вырывая душу из груди и разрывая на части, а живот дёрнулся в болезненном спазме, сладость которого показалась уж слишком невыносимой, прожигающей и с ума сводящей.
Она заелозила на покрывале, с бессилием пытаясь освободить запястья от захвата, а тело предательски дрожало, покоряясь умелым жестам, и, к её стыду и ужасу, принялось отзываться, притягиваясь к ласкающим её грудь губам и горячему дыханию, направленному ей в промежность. Ещё немного, и Гермиона ощутила, как кто-то раздвинул ей подрагивающие ноги, палец вошёл в неё, собирая безудержно струящуюся из неё влагу, прикоснулся к чему-то внутри, вызвав болезненный импульс, и та заскулила, уже не зная, чего желает больше: чтобы её отпустили или поскорее завершили начатое до конца.
Губы господина Эйвери опустились к свободной груди, наряду с другим языком заласкав измученную кожу, после чего другие губы поднялись выше, припадая к шее, имитируя укусы. Гермиона приоткрыла туманные глаза и сквозь пелену различила шелковистые тёмные кудри, мягко ласкающие ей щёку, — её запястья держал господин Долохов, сначала жадно мучавший её грудь, а сейчас перебравшийся к шее.