Около девяти над краем леса поднялась луна. Небесное око, озаряющее северную ночь, всегда околдовывало Рода. Огромный багровый шар, разгораясь и пульсируя, медленно полз ввысь над вершинами холмов, заливая призрачным туманным светом безжизненные лесные дали. И чем выше он поднимался, тем бледнее становился его кровавый огонь, понемногу обращаясь в мягкое холодное мерцание – нечто среднее между золотом и серебром. И вот, когда весь мир потонул в его сиянии, Мукоки встал и подал остальным знак следовать за ним. Ведя Волка за собой на веревке, он начал спускаться с холма.
Обойдя сзади скалу, на которой лежал убитый олень, Мукоки остановился около невысокой сосны ядрах в двадцати от туши и крепко привязал к ней Волка. Едва он затянул узел на веревке, как животное начало проявлять признаки крайнего возбуждения. Волк рыскал в разные стороны, нюхал воздух, из оскаленных челюстей вырывалось глухое рычание. Наконец он обнаружил сгусток крови на снегу.
– Пошли отсюда, – прошептал Ваби, трогая Рода за рукав. – Тихо уходим!
Они скрылись среди темных елей, оставив Волка в полном одиночестве. Тот застыл над сгустком крови: шерсть вздыблена, голова низко опущена, уши прижаты. Ноздри жадно вдыхали полузнакомый запах, который тянулся откуда-то сверху. Инстинкты диких предков пробуждались в душе ручного волка. Запах был повсюду, запах крови – и он сводил его с ума. Он и раньше видел окровавленную дичь в руках своих хозяев, когда они несли ее с охоты или разделывали, кидая ему куски, но это было нечто совсем другое. Кровь на снегу, запах травли!
Мимолетное воспоминание о хозяевах заставило Волка быстро обернуться. Но они ушли. Волк не видел и не слышал их. Он еще чуял, что люди недалеко, но сейчас ему уже не было до них дела. Его опьяняла кровь, и запах дичи становился все сильнее. Волк начал метаться на привязи. Он находил все новые пятна крови, и вот долгий низкий вой понесся к небесам. Кровавые следы увлекали его за собой, призывая гнаться за близкой добычей, и Волк в ярости грыз свою привязь, дергая ее и терзая, словно злобный пес, забыв, сколько уж раз он напрасно пытался ее разорвать. Его возбуждение нарастало с каждым мгновением. Он понесся вокруг сосны, к которой был привязан, глотая окровавленный снег, пока его зубы не лязгнули о залитый кровью камень. Волк поднял голову и понял: добыча была совсем близко, там, на скале! Одна страсть овладела им полностью, все его существо желало лишь одного: убивать, убивать, убивать!
Зверь еще раз отчаянно рванулся, разбрасывая снег в безумной попытке освободиться и умчаться на волю, в дикие просторы, к сородичам. Но веревка отбросила его обратно, и он упал в снег, жалобно и безнадежно скуля. Тогда он встал, отошел, натянув веревку как мог, и сел на снег. Голова его обратилась к залитому лунным светом небу, так что его длинный нос указывал прямо на звезды, и над поляной понесся вой.
То был негромкий, бесконечно унылый плач – так хаски воют по покойнику. Жалобный зов этой погребальной песни звучал все громче, набирая силу, пока жутковатым эхом не отозвался в горах, а затем не растаял среди равнин. Охотничий клич волка, напавшего на след, призывал на подмогу всех изголодавшихся серых убийц, как звук рога собирает воинов на поле битвы. Трижды изливался этот леденящий кровь плач из горла пленного волка. Не успели еще умолкнуть эти заунывные призывы, а охотники уже взобрались на настилы среди ветвей. Теперь они настороженно вслушивались в зловещую тишину пробужденной чащи. Сердце Рода так колотилось, что он даже забыл про лютую стужу. Его нервы звенели от напряжения, когда он обводил взглядом таинственные заснеженные равнины, раскинувшиеся перед ним в лунном свете.
Что касается Ваби, он уже участвовал в таких охотах и хорошо понимал, что происходит, когда над Белой Пустыней разносился клич Волка. Где-то вдалеке, заслышав вой, вздрогнула от страха косуля; за горой крупный лось поднял увенчанную рогами голову, и в его глазах полыхнула жажда битвы; в полумиле лиса на миг прервала свою охоту. И повсюду тощие, оголодавшие серые братья Волка останавливались, настораживали уши, поворачиваясь в сторону его призыва.
Наконец тишина была нарушена: издалека, примерно за милю от скалы, раздался ответный заунывный вой. Волк снова натянул привязь, сел и завыл так, как волки воют, когда идут по кровавому следу и последний бой близок. Охотники затаили дыхание, стараясь не побеспокоить даже веточки. Мукоки бесшумно лег и поднял ружье к плечу. Ваби встал на колено, готовый стрелять. Род поместил дуло большого пистолета в развилку сука, чтобы дать руке опору.