– Как дела, бродяги?
Розовощекий Гек не поленился встать, пожал всем руки и обратился к моим сопровождающим:
– Как вы смотрите на то, чтобы пропустить по рюмашке?
– Не, я – спать, – сказал Джига и зевнул.
– Вино есть? – поинтересовался Коба. – Если есть, буду.
– Только то, что ты три дня назад не допил.
Коба остался, а мы с Джигой по скрипучим доскам прошествовали за барную стойку к лестнице, ведущей в номера. Джига откинул люк под лестницей и спустился в бункер, который деревянной перегородкой, имитирующей подпорную стену, делился на две части: бункер для попавших под выброс сталкеров, оказавшихся неподалеку, и вторую часть, где была бронированная дверь наподобие корабельной на кодовом замке в форме красного руля, который надо в разные стороны крутить определенное количество раз.
Вправо – исходное положение – влево – исходное – два раза влево, пять раз вправо – надавить на середину руля. Дверь вздохнула и чуть отошла от стены, я потянул ее на себя и шагнул в ярко освещенный длинный коридор, от которого в стороны отходили одинаковые двери. Самые первые, решетчатые, были чем-то типа КПП, откуда меня поприветствовали Уксус и Бали.
Мне нужно было в жилой блок – две последние двери, моя справа.
Еще один коридор, больше напоминающий прихожую или уютную лестничную клетку на пять квартир. Только я достал ключ, как из своего жилища выпорхнула лаборантка Таня, ойкнула, поздоровалась и заторопилась по своим делам. Толстая коса моталась из стороны в сторону, как хвост недовольной черной кошки. Возле выхода она обернулась, приложила палец ко лбу:
– Забыла! Иг приехал и хотел тебя видеть, вот!
– Спасибо, – кивнул я, шагнул к себе и подумал, что отдыхать хочу больше, чем видеть Иггельда, но все равно в ближайшее время не получится – ему уже донесли, что наша группа вернулась.
Я скинул прорезиненный плащ, освободился от подсумков и контейнеров, наскоро принял душ и поспешил к Иггельду.
В отличие от всех нас он жил прямо в лаборатории, отгораживался шторкой от лабораторных обезьян, крыс и мышей и спал под мерцание мониторов с камер наблюдения, как и подобает чокнутому профессору. Правда, профессором он не был, его поверхностные познания компенсировались изрядным градусом фанатизма. Как и я, он был исследователем, изучал Зону и мир в целом.
– Ты представляешь, Элджернон умер, – проговорил он, едва я переступил порог.
Я глянул перед собой на стеклянный колпак, накрывающий керамическую чашу размером с сидячую ванну, где мы получали «нектар забвения», на аквариум у стены, где гукали встревоженные макаки, на стеклянный лабиринт для крыс, на кушетки и стеллажи с медицинскими инструментами, на шкаф с контейнерами для артов, напоминающий банковский сейф с ячейками. На облучатель, похожий на огромный микроскоп, – штуку бесполезную, но очень любимую Иггельдом. Он верил в облучатель, как в святыню, и был уверен, что с его помощью можно передавать мысли на расстоянии.
С какой-то из полок спрыгнул Сова – любимый рыжий кот Иггельда – и принялся с урчанием тереться о ноги.
Этого кота Иггельд буквально по запчастям собрал и вылечил, он вырос, обнаглел и чувствует себя превосходно.
– Элдж умер у меня на руках, – продолжил Иггельд, и я по голосу нашел его сидящим на коленях перед аквариумом с самодельным лабиринтом из пластиковых трубок, возле первой трубки ждал своей участи черно-белый крысенок.
Я уставился в темечко Иггельда, где по часовой стрелке закручивались спиралью черные с проседью волосы. Кот переключил внимание на хозяина и боднул его ногу, но Иггельд питомца не замечал.
– Может, он от разрыва сердца издох. Вряд ли он тебя любил, учитывая, что ты с ним делал.
Закончив мастерить лабиринт из трубок, Иггельд посмотрел на меня, встал. Кот Сова лениво поскреб лапой стекло, за которым замер крысенок, но тот даже не шевельнулся.
– Он был самым умным, – вздохнул Иггельд. – Мне и правда жаль, я раньше не привязывался к лабораторным животным, но Элдж… Он понимал слова и выполнял команды, а это важно! Виски будешь? Помянем Элджернона!
В бутылке, стоящей на клетке с мышами, жидкости осталось на два приема. На моей рюмке угадывался след помады – Иггельд и правда жалел крысу-гения; и всех, кто к нему заходил, заставлял поминать усопшее животное.
Иггельд точно был из любимчиков мироздания, ему давалось легко все, за что бы он ни брался. При желании он мог бы преуспеть даже в политике… Да хоть в кино! Три лаборантки с ума по нему сходили, иначе что бы их тут держало? Но Иг почему-то окопался в Зоне и посвятил себя… не науке даже – познанию Зоны как чего-то противоестественного, он будто бы бросал ей вызов, одновременно пытаясь влиться в нее.