— "Да выучу, выучу — чего пристала!" — сердито подумал Даня.
— Шахов, не груби! — неожиданно для класса, для Дани и, может быть, для себя, вспылила матеша. И, конечно, осеклась. И поправилась тотчас же: — Я хотела сказать, — торопливо разъясняла она всем и Шахову, — что ты совершенно недопустимо ведешь себя: я приступаю к новой теме, а он опять отвернулся к окну! Если не хочешь слушать меня, можешь выйти из класса!
Шахов покосился на Кита — тот смотрел на него мигая и потирая переносицу.
Всё остальное время урока Даня сидел, мстительно не сводя глаз с учительницы (на это, кстати, уходило всё его внимание, и того, о чем она говорила, он не слышал). Она же, чувствуя на себе враждебно-неотвязный взгляд, в сторону упрямца глаз больше не поворачивала.
На перемене Беляш подошел к Дане.
— Как ты узнал, что Раиса тебя вызовет?
Дане не хотелось говорить, что услышал голос невидимой математички, и он ответил коротко:
— Вычислил.
— Может, ты ясновидец? — на всякий случай спросил Кит и, не дождавшись ответа, пожаловался: — А мне вот всё-всё приходится и слушать, и учить.
— А ты иногда не учи, — от души посоветовал Шпаков. — Отдых всякому организму требуется.
— Не могу, — вздохнул Беляш. — Я на учебу генно запрограммирован. — Отличинк Балашов был членом детского научного общества, там собирались вундеркинды со всего района, на таком-то вот языке они, наверно, и объяснялись.
После математики была история. На уроке истории, в самом его начале, Даня решил проверить, нет ли у него на самом деле дара ясновидения. Он "послушал" Татьяну Игоревну — не задумала ли она чего против него, но "истеричка" насчет Шахова "молчала". Так оно и получилось, его не вызвали. Ура.
После опроса Татьяна Игоревна начала не очень интересный рассказ о возникновении религии у первобытных людей, а Шахов решил проверить свое ясновидение еще раз — на Наташке Зыбиной, в которую был влюблен вместе со всей мужской половиной 6-го "Б". Узнать, не влюблена ли случайно и она в него, Даню.
У Наташки были широко расставленные, мало что замечающие, серые глаза-озёра, прямой нос, гладкие длинные волосы по бокам лица и длиннющая, как стебель кувшинки, шея. Наташка была похожа на какую-то артистку, а може, и на всех сразу. Шахову очень хотелось хоть разочек попасть в ее глаза (а через них и в сердце), но сколько он ни пытался, у него не выходило. Если Даня возникал перед ней, она смотрела так, что ему хотелось оглянуться и узнать, кого она видит за его спиной.
За его спиной она наверняка видела кинокамеру и копошашихся возле нее киношников.
Итак, Даня уставился в Наташкин затылок и попробовал выяснить, о чем она думает. Красавица, как оказалось, думала во время рассказа Татьяны Игоревны обо всем на свете, только не о религии первобытных и не о Шахове. Даню она не зацепляла даже самой коротенькой мыслью, словно того в ни в классе, ни даже в мире не существовало.
Жаль, конечно, очень жаль…
После этого разочарования на Даню напал стыд. Было впечатление, что он только что без спроса порылся в Наташкиной маленькой сумочке, которую она носила в школьной сумке. Чувство было пренеприятное. Даню даже бросило в жар, и он сказал себе, что ни за что и никогда больше не будет прослушивать чужие мысли.
Тем более, что мысли красавицы были о такой чепухе, что лучше бы этого не знать.
Он успокоил себя тем, что, скорее всего, у него нет никакого ясновидения, а просто он фантазирует. Это Кит подбил его на фантазию.
Еще чуть-чуть о Шахове
Надо нам сказать, что напутственным словом для Дани Шахова стал с некоторого времени один, случайно подслушанный разговор. На уроке русского языка он попросился выйти, и возвращаться не спешил. И вот, проходя мимо учительской, услышал громкие слова физика по прозвищу Генус. Его слова так Шахову понравились (он поторчал возле учительской), что они запали, как говорили в старину, в самую его душу.
— Двоечника у озера не ищите! — втолковывал кому-то Генус, и его слова разносились по молчаливому коридору. — У двоечника на это не хватит ни задумивости, ни последовательности чувств. А вот троечник — этот непременно у озера. Хотя бы и во время школы. Ходит, бродит, чувствует… Его влечет красота, гармония, чего он, возможно, пока не осознает. Пока… И вообще, троечник — самая загадочная фигура в школе. Не забывайте, что Альберт Эйнштейн был троечник. И Бернард Шоу. И великий Пушкин в школе не отличался прилежанием… — Тут Генус сделал паузу, и Даня сделал еще шаг к двери. — Что главное в работе учителя? — продолжал свою прекрасную (все бы так!) речь физик. — Отличить серого, как ненастный день, троечника от гения с латентным периодом развития и в какой-то момент подтолкнуть его неожиданным словом. Словом точным, как выстрел снайпера. Короче, не пропустить Эйнштейна или Пушкина! А отличник — этот сам за себя постоит…