Еще до моего прикомандирования к Московскому жандармскому дивизиону я знал из рассказов моего брата все, что касается внутренней организации службы, характера и личностей офицерских чинов; навещая их иногда в казенной квартире, я перезнакомился с ними, что облегчило мне первые шаги на новой службе.
Надо сказать, что подавляющее большинство офицеров дивизиона было в прошлом офицерами кавалерийских полков, и пехотинцев было всего несколько человек. Дух чести, манеры, товарищеская солидарность, обращение старших с младшими чинами - все это напоминало кавалерийскую закваску, выгодно отличаясь от той разобщенности, в которой пребывали в мое время офицеры пехотных полков.
Ко времени моего прикомандирования к дивизиону мой брат Николай был временно откомандирован в Московское губернское жандармское управление для исправления должности адъютанта, тогда вакантной, и я его уже не застал в дивизионе. Его начальник, уже и тогда престарелый, генерал-лейтенант Шрамм, оказывал ему большое внимание и сердечно полюбил его и, вероятно благодаря этому, перенес затем и на меня знаки своего расположения.
В дивизионе числилось около 25 офицерских чинов и около 300 нижних чинов - жандармов, набиравшихся согласно общим правилам, установленным для распределения их по кавалерийским полкам Ошибочно было бы полагать, что молодой парень, взятый на военную службу и попавший по усмотрению соответствующего воинского начальника в жандармский дивизион, чем-то отличался от другого рекрута, попавшего на службу в один из кавалерийских полков! Были лишь некоторые общие указания относительно
Рассия'^^в мемуарах
нежелательности зачисления в дивизионы жителей больших фабричных районов 13и другие, более или менее незначительные ограничения. Дивизион разделяли на два эскадрона. Во главе каждого из них стоял свой командир, и остальные офицеры были распределены по этим эскадронам. Значительный штат составлял канцелярию эскадрона; тут значились и адъютанты, и казначей, заведующий хозяйственной частью, делопроизводитель суда и еще какие-то должности. Офицеры, занимавшие эти должности, представляли собою, так сказать, «аристократию» части и, соответственно этому, не делали ничего.
Вновь поступающие в дивизион офицеры несли на себе всю службу, которая в мое, по крайней мере, время была совсем не обременительна.
Казармы Московского жандармского дивизиона занимали большую площадь, выходившую лицом на Петровку в той ее части, которая называлась Каретным рядом, а боковыми фасадами в Большой и Малый Знаменские переулки. Напротив было расположено здание Екатерининской больницы, а наискось - большой сад и театр, где поочередно помещался летний театр с фарсом и опереткой «Эрмитаж». Одно время его снимал Художественный театр, в самом начале своей деятельности, в предреволюционные годы - театр Суходольского, а затем так называемый Драматический театр с его первоклассной труппой, в составе которого значились Полевицкая, Певцов и другие известные артисты 14.
Казармы дивизиона занимали место в центральной части города, и строения принадлежали городу, который и нес заботы о них. Когда-то здесь был выстроен барский особняк в стиле ампир, с колоннадой в центре. Этот особняк, весьма импозантный и в мое время, был приспособлен под квартиры офицеров дивизиона, и из них наибольшая, во втором этаже, принадлежала командиру дивизиона, полковнику Фелицыну, бывшему офицеру лейб-гвардии Конного полка, занявшему эту должность, очевидно, после того, как его денежные средства не позволили ему продолжать службу в этом привилегированном блестящем гвардейском полку.
В небольшой квартире первого этажа помещалось очень скромное Офицерское собрание дивизиона. Дежурный по дивизиону офицер должен был находиться в нем, но на практике преспокойно сидел в своей квартире, если она находилась при дивизионе. Почти все офицеры имели казенные квартиры, в особенности семейные, а таковых было большинство.
В положении «прикомандированного» к дивизиону офицера, продолжая носить форму своего полка, я пробыл с небольшим год. Зачисление в списки
мемуарах
офицеров дивизиона зависело от освобождения вакансии, т.е. от убыли по какой-либо причине одного из оф церов. Так как такие убыли происходили нечасто, то в положении прикомандированного можно было пробыть значительное время. Мне, вероя но сравнительно повезло! Уволен был по возрасту и, кажется, за обшей непригодностью один из престарелых офицеров дивизиона. Таким обра ом, в 1899 году приказом по Отдельному корпусу жандармов я был официально переведен в корпус с зачислением в списки офицерских чинов Московского жандармского дивизиона. Это событие превратило меня внешне в подлинного по виду жандармского офицера. Тогдашняя форма жандармского офицера почти ничем не отличалась от формы, установленной в драгунских кавалерийских полках нашей армии; исключением был темно-синий цвет мундира и сюртука и небольшой сул-тан-шишак из белого конского волоса на парадной барашковой шапке. Полная перемена формы и покупка седла несколько нарушили мой скромный бюджет.
Я упомянул, что с переменой формы я превратился «внешне» в жандармского офицера. И это совершенно верно определяет мое служебное положение, потому что вся служба в жандармском дивизионе почти не имела отношения к той деятельности, которая обычно связывалась в представлении общества со службой в Отдельном корпусе жандармов, т.е. со службой, предназначенной к ограждению существовавшего государственного и общественного строя от злонамеренных покушений на него со стороны революционных организаций. Впрочем, участие чинов дивизиона в поддержании порядка на улицах в случаях враждебных правительству демонстраций (во время моей службы в дивизионе весьма немногочисленных и редких) до известной степени как бы вводило нас, чинов дивизиона, в общежандармскую работу, если только она не могла бы быть более справедливо причислена к общеполицейской, а не специфически жандармской.
Оглядываясь на то время, я часто с завистливым вздохом продумываю набегающие воспоминания о той легкой и беззаботной, я бы сказал, почти безоблачной жизни. Судите, впрочем, сами! С первыхдней моего прикомандирования к дивизиону я был зачислен во 2-й эскадрон, которым командовал бравого вида типичный кавалерист, очень красивый, с выхоленными молодецкими усами, статной фигурой, ротмистр Терпелевский. В первый же день революции, происшедшей в Москве 1 марта 1917 года этот лихой кавалерист, уже в чине полковника и в должности командира Московского жандармского дивизиона, перешел в подчинение революционного комите-
мемуарах
та, который взял в свои руки так легко выпавшую из рук московских властей «капральскую палку». Но тогда, во время моего нахождения в эскадроне, бравого ротмистра Терпелевского положительно невозможно было представить украшенным красной революционной перевязью.
Зачисление мое во 2-й эскадрон носило характер формальный, ибо оно фактически меня никак не связывало с этим эскадроном и очень мало удаляло от 1-го эскадрона, и вот почему. Никаких строевых учений для всего эскадрона не происходило; низшие чины его отбывшие первый год службы в особой «команде новобранцев» и прошедшие в ней основы кавалерийского обучения, общесолдатской грамоты и всей связанной с нею премудрости, начали нести повседневную работу «по нарядам». Так называлось назначение на очередной вызов какой-либо определенной конной или пешей команды по распоряжению, исходившему сп градоначальника, у кото рою составлялся требуемый от дивизиона на такой-то день очередной наряд. Команды эти были обычно очень скромны по размеру. Наряды же были чрезвычайно разнообразны по характеру; например, ежедневно посылали по несколько наиболее смышленых пеших жандармов «торчать» (я не могу подобрать более подходящего выражения) около приемных и в передних у видных лиц местной администрации; назначение их и служба представлялись весьма неопределенными, и, кажется, главным образом они «украшали» собой то присутственное место, где находились. Каждый день довольно значительный наряд, конный и пеший, посылался к Императорским театрам, а в мое время их было три: Большой, Малый и Новый. В последнем, расположенном на той же Театральной площади, где находились Большой и Малый театры, давались драматические и оперные спектакли вперемежку. Дирекция Императорских театров, сняв этот театр и назвав его Новым Императорским театром, рассчитывала дать возможность молодым силам Большого и Малого театров показать себя на этой сцене. Новый театр впрочем, успеха не имел и, протянув несколько убыточных лет, был закрыт 15. На сцене этого театра часто выступал в небольших и легких операх начинавший тогда свою карьеру Леонид Собинов.